Мобильная версия
сайта

Жизнь прихода

Библиотека

Экскурсии
по приходу

3D-тур
по храму

Митр. Антоний Сурожский. Таинство любви

Брак — чу­до на зем­ле. В ми­ре, где все и всё идет враз­брод, брак — ме­сто, где два че­ло­ве­ка, бла­го­да­ря то­му, что они друг дру­га по­лю­би­ли, ста­но­вят­ся еди­ны­ми, ме­сто, где рознь кон­ча­ет­ся, где на­чи­на­ет­ся осу­ще­ст­в­ле­ние еди­ной жиз­ни. И в этом са­мое боль­шое чу­до че­ло­ве­че­ских от­но­ше­ний: двое вдруг де­ла­ют­ся од­ной лич­но­стью, два ли­ца вдруг, по­то­му что они по­лю­би­ли и при­ня­ли друг дру­га до кон­ца, со­вер­шен­но, ока­зы­ва­ют­ся чем-то боль­шим, чем двои­ца, чем про­сто два че­ло­ве­ка,— ока­зы­ва­ют­ся един­ст­вом. Над этим ка­ж­до­му на­до за­ду­мы­вать­ся, по­то­му что жить врозь му­чи­тель­но, тяже­ло, а вме­сте с тем — лег­ко и при­выч­но. Ум­ст­вен­ные ин­те­ре­сы, вку­сы рас­хо­дят­ся, и по­то­му очень лег­ко ска­зать себе: я хо­чу жить тем, что ме­ня ин­те­ре­су­ет. Кто жи­вет для при­бы­ли, кто жи­вет для куль­ту­ры, кто ищет иде­ал, но я — са­мо­дов­лею­щая еди­ни­ца, мне хва­та­ет ме­ня са­мо­го… А на са­мом де­ле от это­го по­лу­ча­ет­ся рас­пы­ле­ние об­ще­ст­ва, распы­ле­ние че­ло­ве­че­ст­ва. В ко­неч­ном ито­ге не ос­та­ет­ся ни­че­го от то­го див­но­го, чуд­но­го един­ст­ва, ко­то­рое мог­ло бы сущест­во­вать ме­ж­ду людь­ми. И брак, как я уже ска­зал, яв­ля­ет­ся чу­дом вос­ста­нов­ле­ния един­ст­ва там, где оно не может быть вос­ста­нов­ле­но че­ло­ве­че­ски­ми си­ла­ми.

Но для это­го на­до по­нять, что та­кое лю­бовь и как мы друг с дру­гом мо­жем свя­зы­вать­ся лю­бо­вью, по­то­му что лю­бовь бы­ва­ет раз­ная. Мы это сло­во упот­реб­ля­ем в очень раз­лич­ных обстоя­тель­ст­вах. Мы го­во­рим, что лю­бим Бо­га, что любим ро­ди­те­лей, что лю­бим же­ну, му­жа, де­тей; но мы так­же говорим, что лю­бим са­мые не­зна­чи­тель­ные ве­щи. Мы это свя­тое, изу­ми­тель­ное сло­во при­ни­жа­ем, го­во­ря: я люб­лю мороже­ное, я люб­лю про­гул­ки, я люб­лю фут­бол, я люб­лю театр… И этим мы сни­жа­ем ка­че­ст­во са­мо­го сло­ва и са­ми ока­зы­ва­ем­ся плен­ни­ка­ми этой за­пу­тан­но­сти.

Лю­бовь — уди­ви­тель­ное чув­ст­во, но оно не толь­ко чув­ст­во, оно — со­стоя­ние все­го су­ще­ст­ва. Лю­бовь на­чи­на­ет­ся в тот мо­мент, ко­гда я ви­жу пе­ред со­бой че­ло­ве­ка и про­зре­ваю его глу­би­ны, ко­гда вдруг я ви­жу его сущ­ность. Ко­неч­но, когда я го­во­рю: “Я ви­жу”, я не хо­чу ска­зать “по­сти­гаю умом” или “ви­жу гла­за­ми”, но - “по­сти­гаю всем сво­им существом”. Ес­ли мож­но дать срав­не­ние, то так же я по­сти­гаю кра­со­ту, на­при­мер, кра­со­ту му­зы­ки, кра­со­ту при­ро­ды, красо­ту про­из­ве­де­ния ис­кус­ст­ва, ко­гда стою пе­ред ним в изум­ле­нии, в без­мол­вии, толь­ко вос­при­ни­мая то, что пе­ре­до мной находит­ся, не бу­ду­чи в со­стоя­нии вы­ра­зить это ни­ка­ким сло­вом, кро­ме как вос­кли­ца­ни­ем: “Бо­же мой! До че­го это пре­рас­но!..”

Тай­на люб­ви к че­ло­ве­ку на­чи­на­ет­ся в тот мо­мент, ко­гда мы на не­го смот­рим без же­ла­ния им об­ла­дать, без же­ла­ния над ним вла­ст­во­вать, без же­ла­ния ка­ким бы то ни бы­ло об­ра­зом вос­поль­зо­вать­ся его да­ра­ми или его лич­но­стью, — толь­ко гля­дим и изум­ля­ем­ся той кра­со­те, что нам от­кры­лась.

***

Ко­гда я на­хо­жусь ли­цом к ли­цу с че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го ви­жу гла­за­ми люб­ви, не гла­за­ми без­раз­ли­чия или не­на­вис­ти, а имен­но люб­ви, то я при­об­ща­юсь это­му че­ло­ве­ку, у нас на­чи­на­ет­ся не­что об­щее, об­щая жизнь. Вос­при­ятие че­ло­ве­ка про­ис­хо­дит на глу­би­не, ко­то­рая за пре­де­ла­ми слов, за пре­де­ла­ми эмо­ций. Ве­рую­щий ска­зал бы: ко­гда я ви­жу че­ло­ве­ка в этом све­те, в све­те чис­той люб­ви, то я ви­жу в нем об­раз Бо­жий, ико­ну. Знае­те, ка­ж­дый из нас пред­став­ля­ет со­бой ико­ну, об­раз Бо­жий, но мы не уме­ем это­го пом­нить и не уме­ем со­от­вет­ст­вен­но от­но­сить­ся друг к дру­гу. Ес­ли бы толь­ко мы мог­ли вспом­нить, что пе­ред на­ми ико­на, свя­ты­ня!.. Это со­всем не зна­чит, что та­кая ико­на во всех от­но­ше­ни­ях прекрас­на. Мы все зна­ем, что по­рой слу­ча­ет­ся с кар­ти­ной ве­ли­ко­го мас­те­ра, или с ико­ной, или с лю­бым про­из­ве­де­ни­ем искус­ст­ва, с лю­бой фор­мой кра­со­ты: лю­бая кра­со­та мо­жет быть изу­ро­до­ва­на — не­бреж­ность, об­стоя­тель­ст­ва, зло­ба могут изу­ро­до­вать са­мый пре­крас­ный пред­мет. Но ко­гда пе­ред на­ми про­из­ве­де­ние ве­ли­ко­го мас­те­ра, кар­ти­на, ко­то­рая была от­час­ти изу­ро­до­ва­на, ос­к­вер­не­на, мы мо­жем в ней уви­деть ли­бо ис­пор­чен­ность, ли­бо со­хра­нив­шую­ся кра­со­ту. Если мы смот­рим на эту кар­ти­ну, на лю­бое про­из­ве­де­ние ис­кус­ст­ва гла­за­ми изум­лен­ной люб­ви, то ви­дим пре­крас­ное, а об осталь­ном мо­жем го­ре­вать, пла­кать. И мы мо­жем ре­шить, по­рой, всю жизнь от­дать на то, что­бы все по­вре­ж­ден­ное в этом об­ра­зе, в этой кар­ти­не, в этом про­из­ве­де­нии ис­кус­ст­ва — вос­ста­но­вить. Это де­ло люб­ви: по­смот­реть на че­ло­ве­ка и од­но­вре­мен­но и уви­деть в нем его не­отъ­ем­ле­мую кра­со­ту — и ужас­нуть­ся то­му, что жизнь сде­ла­ла из не­го, совершила над ним.

Лю­бовь — это имен­но и есть край­нее, пре­дель­ное стра­да­ние, боль о том, что че­ло­век не­со­вер­ше­нен, и од­но­вре­мен­но ли­ко­ва­ние о том, что он так изу­ми­тель­но, не­по­вто­ри­мо пре­кра­сен. Вот ес­ли так по­смот­реть на че­ло­ве­ка хоть один раз, мож­но его по­лю­бить, не­смот­ря ни на что, во­пре­ки все­му, что бро­са­ет­ся в гла­за дру­гим лю­дям. Как час­то бы­ва­ет, что лю­бя­ще­му дру­го­го кто-ни­будь ска­жет: “Что ты в нем на­шел? Что ты в ней на­шел?” — и че­ло­век да­ет со­вер­шен­но бредо­вый от­вет: “Да раз­ве ты не ви­дишь, до че­го она пре­крас­на, до че­го он кра­сив?..” И ока­зы­ва­ет­ся: да, так оно и есть, этот че­ло­век пре­кра­сен, по­то­му что лю­бя­щий ви­дит кра­со­ту, а не­лю­бя­щий, или без­раз­лич­ный, или не­на­ви­дя­щий ви­дит толь­ко ра­нен­ность. Вот об этом очень важ­но не за­бы­вать. Чрез­вы­чай­но важ­но пом­нить, что лю­бовь реа­ли­стич­на до кон­ца, что она объ­ем­лет че­ло­ве­ка все­це­ло и что она ви­дит, она зря­ча, но вме­сто то­го, что­бы осу­ж­дать, вме­сто то­го, что­бы от­ре­кать­ся от че­ло­ве­ка, она пла­чет над изу­ро­до­ван­но­стью и го­то­ва жизнь по­ло­жить на то, что­бы все болезненное, ис­пор­чен­ное бы­ло ис­прав­ле­но и ис­це­ле­но. Это — то, что на­зы­ва­ет­ся це­ло­муд­рен­ным от­но­ше­ни­ем к челове­ку, это — на­стоя­щее на­ча­ло люб­ви, пер­вое серь­ез­ное ви­де­ние.

Я уже го­во­рил о люб­ви как о со­зер­ца­тель­ном состоя­нии, при ко­то­ром че­ло­век, гля­дя на дру­го­го, ви­дит в нем, за пре­дела­ми его внеш­них черт, не­взи­рая на зву­ки его го­ло­са, не­взи­рая ни на что, ка­кую-то глу­би­ну, ко­то­рая яв­ля­ет­ся для него ико­ной, ко­то­рая для не­го яв­ля­ет­ся кра­со­той. Эта кра­со­та от­час­ти по­вре­ж­де­на жиз­нью, про­шлым, обстоятельствами, но она тут, и един­ст­вен­но она и важ­на в этом че­ло­ве­ке; хо­тя, ко­неч­но, и по­вре­ж­ден­ное долж­но быть при­ня­то во вни­ма­ние. Но ес­ли го­во­рить о со­зер­ца­нии, то мож­но ли го­во­рить и о том, что­бы соз­дать ка­кие-то жи­вые че­ло­ве­че­ские от­но­ше­ния? Со­зер­цать Бо­га, со­зер­цать ико­ну, созерцать кра­со­ту при­ро­ды, вгля­ды­вать­ся в кар­ти­ну, пережи­вать глу­бо­ко му­зы­ку — это все по­нят­но; но ка­ким же образом та­кое со­зер­ца­ние мо­жет при­вес­ти к ка­ким-то настоя­щим, под­лин­ным че­ло­ве­че­ским от­но­ше­ни­ям? Мне ка­жет­ся, ответ в том, что со­зер­ца­ние это от­кры­ва­ет и то­го, и дру­го­го, обо­их, к со­стоя­нию, ко­гда они мо­гут на са­мой глу­би­не сво­ей слить­ся в един­ст­во, мо­гут за пре­де­ла­ми вся­ких слов друг дру­га по­ни­мать и чув­ст­во­вать. Мы все это зна­ем на опы­те, но так лег­ко за­бы­ва­ем.

Кто из нас не си­дел с до­ро­гим ему че­ло­ве­ком — ма­те­рью, же­ной, му­жем, дру­гом — в ве­чер­ний час, ко­гда спус­ка­лись су­мер­ки, ко­гда все за­ти­ха­ло во­круг. Вна­ча­ле идет раз­го­вор, по­том он за­ми­ра­ет, но ос­та­ет­ся ка­кая-то ти­ши­на; мы прислу­ши­ва­лись к зву­кам: к по­тре­ски­ва­нию дров в ка­ми­не, к ти­ка­нью ча­сов, к внеш­ним от­да­лен­ным шу­мам; по­том и эти зву­ки ис­че­за­ют, и на­сту­па­ет глу­бо­чай­шая ти­ши­на, без­мол­вие ду­ши. И вот в этом без­мол­вии ду­ши вдруг чувст­ву­ешь, что стал так бли­зок сво­ему дру­гу, то­му че­ло­ве­ку, ко­то­рый ря­дом на­хо­дит­ся. Это, ко­неч­но, не слия­ние в том от­но­ше­нии, что один че­ло­век де­ла­ет­ся дру­гим, но оба со­еди­ня­ют­ся на та­кой глу­би­не вза­им­но­го пе­ре­жи­ва­ния, где слов боль­ше не нужно: они вме­сте, и ес­ли лю­бовь дос­та­точ­но глу­бо­ка, они ста­ли од­ним це­лым.

И это от­но­сит­ся к бра­ку во всех от­но­ше­ни­ях, не толь­ко к чув­ст­ву, не толь­ко к об­ще­нию в мыс­ли, но и к те­лес­но­му об­ще­нию. Толь­ко на­до пом­нить, на­до твер­до знать, что те­лес­ное един­ст­во двух лю­бя­щих друг дру­га лю­дей — не на­ча­ло, а пол­но­та и пре­дел их вза­им­ных от­но­ше­ний, что лишь то­гда, ко­гда два че­ло­ве­ка ста­ли еди­ны серд­цем, умом, ду­хом, их един­ст­во мо­жет вы­рас­ти, рас­крыть­ся в те­лес­ном со­еди­не­нии, ко­то­рое ста­но­вит­ся то­гда уже не жад­ным об­ла­да­ни­ем одного дру­гим, не пас­сив­ной от­да­чей од­но­го дру­го­му, а та­ин­ст­вом, са­мым на­стоя­щим та­ин­ст­вом, то есть та­ким дей­ст­ви­ем, ко­то­рое пря­мо ис­хо­дит от Бо­га и при­во­дит к Не­му. Один из от­цов Церк­ви в древ­но­сти ска­зал, что мир не мо­жет су­ще­ст­во­вать без та­инств, то есть без то­го, что­бы ка­кие-то со­стоя­ния, ка­кие-то взаи­мо­от­но­ше­ния бы­ли бы сверх­зем­ны­ми, не­бес­ны­ми, чу­дес­ны­ми; и — про­дол­жа­ет он — брак как един­ст­во дво­их в раз­роз­нен­ном ми­ре яв­ля­ет­ся та­ким та­ин­ст­вом, чу­дом, пре­вос­хо­дя­щим все ес­те­ст­вен­ные вза­им­ные от­но­ше­ния, все ес­те­ст­вен­ные со­стоя­ния. И те­лес­ный брак то­же, по уче­нию од­но­го из от­цов Церк­ви, пред­ста­ет та­ин­ст­вом, по­доб­ным Евхари­стии [1] , при­ча­ще­нию ве­рую­щих. В ка­ком смыс­ле? В том смыс­ле, что в Ев­ха­ри­стии си­лой Бо­жи­ей, чу­дом соединяю­щей люб­ви и ве­ры друг во дру­га ве­рую­щий и Хри­стос де­ла­ют­ся еди­ны­ми. И в бра­ке (ко­неч­но, на дру­гом уровне и по-ино­му), бла­го­да­ря вза­им­ной ве­ре и вза­им­ной люб­ви, два че­ло­ве­ка пе­ре­рас­та­ют вся­кую рознь и де­ла­ют­ся еди­ным су­ще­ст­вом, од­ной лич­но­стью в двух ли­цах. Это яв­ля­ет­ся од­но­вре­мен­но пол­но­той бра­ка ду­шев­но-ду­хов­но-телес­но­го и пол­но­той це­ло­муд­рия, ко­гда два че­ло­ве­ка друг ко дру­гу от­но­сят­ся как к свя­ты­не и все свои от­но­ше­ния, вклю­чая и те­лес­ные, пре­вра­ща­ют в та­ин­ст­во, в не­что пре­вос­хо­дя­щее зем­лю и воз­но­ся­щее в веч­ность.

***

В Свя­щен­ном Пи­са­нии брак пред­ста­ет вы­ра­же­ни­ем пре­дель­ной ра­до­сти, пре­дель­ной пол­но­ты. Это пол­но­та не успокоенно­сти, а тор­же­ст­ва ра­до­сти и люб­ви. Са­мый со­вер­шен­ный об­раз ее нам дан в так на­зы­вае­мом бра­ке Агн­ца [2] , то есть в со­еди­не­нии, в ра­до­сти встре­чи Бо­га, став­ше­го че­ло­ве­ком, от­дав­ше­го всю Свою жизнь, все Свое бы­тие миру,— с тва­рью: ко­гда все уже за­вер­ше­но, ко­гда нет уже про­ти­во­по­ло­же­ния, ко­гда Бог и че­ло­век объ­е­ди­не­ны об­щей жиз­нью. И это не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся че­ло­ве­ком, а пе­ре­рас­та­ет его и ох­ва­ты­ва­ет всю тварь, так что апо­стол Па­вел мог сказать: “Бу­дет Бог все во всем” (1 Кор. 15: 28).

С дру­гой сто­ро­ны, у нас есть об­раз, упот­реб­ляе­мый апо­сто­лом и ха­рак­те­ри­зую­щий Цер­ковь как Не­вес­ту Агн­ца (Откр. 21: 9). Кто та­кая не­вес­та? Не­вес­та, по су­ще­ст­ву, это де­вуш­ка, ко­то­рая на­шла в се­бе та­кую глу­би­ну и та­кую крепость, что она су­ме­ла, смог­ла по­лю­бить един­ст­вен­ной, не­по­вто­ри­мой лю­бо­вью од­но­го че­ло­ве­ка с го­тов­но­стью оставить все и быть с ним; по­сле­до­вать за ним, ку­да бы он ни по­шел. А сло­во Аг­нец на­по­ми­на­ет нам о вет­хо­за­вет­ном пас­халь­ном яг­нен­ке, ко­то­рый впер­вые был за­клан в ту ночь, ко­гда ев­реи бе­жа­ли из Егип­та [3]: не­по­роч­ный, не­вин­ный аг­нец, жерт­ва че­ло­ве­че­ско­го гре­ха. Поз­же этот об­раз был пе­ре­не­сен на Спа­си­те­ля Хри­ста как на не­по­роч­но­го Страдаль­ца, ко­то­рый при­нял му­ки, по­то­му что лю­ди от­па­ли от Бо­га и пе­ре­ста­ли быть в пол­ном смыс­ле людь­ми.

Итак, об­раз, дан­ный нам в ли­це Не­вес­ты Агн­ца — об­раз тра­ги­че­ской люб­ви; люб­ви, про­хо­дя­щей свой путь в на­шем тра­ги­че­ском ми­ре в пол­ном соз­на­нии это­го тра­гиз­ма, при­ни­маю­щей этот тра­гизм не как не­же­лан­ную, от­вер­гае­мую му­ку, а как при­зва­ние, как уча­стие и в судь­бе са­мо­го ми­ра, и в тай­нах Бо­жи­их.

Оба эти об­раза го­во­рят о люб­ви: люб­ви со­вер­шен­ной, люб­ви жерт­вен­ной до кон­ца, люб­ви ли­кую­щей. В од­ной древ­ней ру­ко­пи­си Евангелия [4]  есть ме­сто, где спра­ши­ва­ют Хри­ста: “Ко­гда при­дет Цар­ст­во Бо­жие?” И Хри­стос от­ве­ча­ет: “Царcт­во Бо­жие уже при­шло там, где дво­е — уже не двое, а од­но…”

Мож­но то­гда по­ста­вить во­прос: ес­ли Цар­ст­во Бо­жие на са­мом де­ле при­шло в бра­ке, то ка­ко­во от­но­ше­ние это­го Цар­ст­а к че­ло­ве­ку, вы­би­раю­ще­му оди­но­кую жизнь? В Церк­ви су­ще­ст­ву­ют два ин­сти­ту­та, ко­то­рые ка­жут­ся про­ти­во­по­лож­ны­и друг дру­гу: это брак и мо­на­ше­ст­во. Вме­сте с тем для вся­ко­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый при­над­ле­жит Церк­ви, яв­ля­ет­ся ее членом, жи­вет ее жиз­нью, со­вер­шен­но яс­но, что про­ти­во­ре­чий в ее бы­тии, ее сущ­но­сти быть не мо­жет. И на са­мом деле, ес­ли про­ду­мать во­прос о бра­ке и мо­на­ше­ст­ве в их су­ще­ст­ве, де­ла­ет­ся яс­но, что брак и мо­на­ше­ст­во — как бы два ли­ка од­ной и той же Церк­ви. В бра­ке един­ст­во бро­са­ет­ся в гла­за: двое со­еди­ня­ют свою судь­бу так, что­бы весь свой зем­ной путь прой­ти вме­сте.

В мо­на­ше­ст­ве че­ло­век от­хо­дит от той лич­ной че­ло­ве­че­ской бли­зо­сти, ко­то­рая со­став­ля­ет ра­дость и пол­но­ту бра­ка, как бы в пред­вку­ше­нии то­го вре­ме­ни, ко­гда Бог по­бе­дит, ко­гда по­бе­дит все, что есть луч­ше­го в че­ло­ве­ке. Да, мо­нах от этого от­ка­зы­ва­ет­ся, но он не от­ка­зы­ва­ет­ся от люб­ви: во-пер­вых, от люб­ви к Бо­гу, во-вто­рых, от люб­ви к че­ло­ве­ку. Мона­хом мо­жет стать толь­ко та­кой че­ло­век, ко­то­рый осоз­нал и вос­при­нял дос­та­точ­но глу­бо­ко тра­гизм ми­ра; для которого стра­да­ние ми­ра на­столь­ко зна­чи­тель­но, что он го­тов о се­бе по­за­быть со­вер­шен­но для то­го, что­бы пом­нить о ми­ре, на­хо­дя­щем­ся в стра­да­нии, в ото­рван­но­сти от Бога, в бо­ре­нии; и для то­го, что­бы пом­нить о Са­мом Бо­ге, рас­пя­том по люб­ви к ми­ру. И по­это­му уход в мо­на­ше­ст­во да­ле­ко не оз­на­ча­ет бег­ст­ва из ми­ра. Мне вспо­ми­на­ет­ся по­слуш­ник Валаам­ско­го мо­на­сты­ря, о ко­то­ром рас­ска­зы­вал мой ду­хов­ник. Он пять­де­сят лет про­был в мо­на­сты­ре, но так и не согласил­ся на по­стриг. Он про­шел це­лую жизнь под­ви­га, но счи­тал се­бя не­го­то­вым к мо­на­ше­ст­ву. Мой ду­хов­ный отец, то­гда еще ми­ря­нин, ис­кав­ший свой путь, спро­сил его: “Что же та­кое мо­на­ше­ст­во, кто та­кой мо­нах, что ты не мо­жешь стать им, хо­тя ве­дешь мо­на­стыр­скую жизнь?” И тот от­ве­тил: “Мо­нах — это че­ло­век, ко­то­рый всем серд­цем скор­бит и пла­чет над го­рем ми­ра, и к это­му я еще не при­шел” [5].

Как ви­ди­те, и в мо­на­ше­ст­ве, и в бра­ке ко­рень все­го — в люб­ви, при­том лич­ной, жи­вой, кон­крет­ной люб­ви к ми­ру, в котором мы жи­вем, в соз­на­нии его тра­гич­но­сти, а вме­сте с тем (и это ска­зы­ва­ет­ся, мо­жет быть, бо­лее яр­ко, бо­лее зримо в бра­ке) — в ра­до­сти о том, что в этом тра­ги­че­ском ми­ре есть лю­бовь, есть един­ст­во, есть друж­ба, есть та­кие че­ло­ве­че­ские от­но­ше­ния, ко­то­рые де­ла­ют его не адом, а воз­мож­ным ра­ем. И здесь боль­шую роль и в мо­на­ше­ст­ве, и в бра­ке иг­ра­ет на­де­ж­да, по­ня­тая не про­сто как меч­та, но как акт ли­кую­щей ве­ры, уве­рен­но­сти. Свя­щен­ное Пи­са­ние нам го­во­рит, что на­де­ж­да — это уже пред­вку­ше­ние бу­ду­ще­го, как ве­ра — уже уве­рен­ность в не­ви­ди­мом. На­де­ж­да — не меч­та о том, что, мо­жет быть, в бу­ду­щем ста­нет луч­ше. Ис­хо­дя из опы­та се­го­дняш­не­го (не­смот­ря на его мрач­ность и, по­рой, ужас), ви­дя, что сре­ди это­го дня, пол­но­го жу­ти, сия­ет свет, го­рит лю­бовь, что свет во тьме дей­ст­ви­тель­но све­тит и тьма ни­ка­кой си­лой его не мо­жет по­бе­дить, — мы, бла­го­да­ря на­де­ж­де, пре­ис­пол­ня­ем­ся уве­рен­но­стью, что в кон­це кон­цов по­бе­дит свет. Это — на­де­ж­да на­ша, и это — ве­ра на­ша, и на них мо­жет вы­рас­ти по­бе­да люб­ви как в монашестве, так и в бра­ке.

***

Ве­рую­щие, как и не­ве­рую­щие, встре­во­же­ны в на­ши дни не­ус­той­чи­во­стью бра­ков и го­рем, ко­то­рое эта не­ус­той­чи­вость при­но­сит как суп­ру­гам, так и де­тям. Мно­гие оза­бо­че­ны раз­дроб­лен­но­стью се­мей и без­ра­до­ст­но­стью се­мей­ной жиз­ни, кото­рая ца­рит сей­час по­все­ме­ст­но. Это про­ис­хо­дит от­час­ти по­то­му, что иде­ал бра­ка, ко­гда-то су­ще­ст­во­вав­ший, сей­час ока­зал­ся для лю­дей не­по­нят­ным. Мно­гие рас­смат­ри­ва­ют брак про­сто как ча­ст­ный до­го­вор. Они ощу­ща­ют се­бя отдельны­ми людь­ми, вне об­ще­ст­ва, и по­это­му имею­щи­ми пра­во вес­ти се­бя, как им хо­чет­ся. Мно­гие рас­смат­ри­ва­ют брак с чис­то об­ще­ст­вен­но-го­су­дар­ст­вен­ной точ­ки зре­ния. В та­ком слу­чае се­мья де­ла­ет­ся не чем иным, как час­тич­кой, очень ма­лой час­тич­кой об­ще­го­су­дар­ст­вен­но­го ап­па­ра­та, ко­то­рый на­ла­га­ет на нее боль­шую тя­жесть, и эта тя­жесть иногда оказы­ва­ет­ся не­по­силь­ной. Ес­ли всмот­реть­ся в при­чи­ны это­го, или в то, как лю­ди сей­час всту­па­ют в брак, мне кажет­ся, мож­но раз­де­лить лю­дей на не­сколь­ко ка­те­го­рий.

Не­ко­то­рые всту­па­ют в брак, вер­нее, я бы ска­зал, в сожительст­во, пото­му что они нра­вят­ся друг дру­гу, по­то­му что между ни­ми су­ще­ст­ву­ет фи­зи­че­ское или пси­хо­ло­ги­че­ское при­тя­же­ние. Они не ищут в бра­ке осу­ще­ст­в­ле­ния ка­кой-ли­бо це­ли, не хо­тят че­го-то дос­тиг­нуть, им ка­жет­ся, что ес­ли они мо­гут удовле­тво­рить один дру­го­го те­лес­но или психологически, то все уже дос­тиг­ну­то. Для это­го они не ищут ни Божь­е­го благоло­ве­ния, ни то­го, что­бы вклю­чить се­бя в че­ло­ве­че­ское обще­ст­во и вне­сти в не­го что-то но­вое. Дру­гие ищут бра­ка, по­то­му что ме­ж­ду ни­ми есть со­гла­со­ван­ность ду­шев­ная, телес­ная, но, вме­сте с этим, и общ­ность ка­ко­го-то идеа­ла. Они хо­тят сто­ять не ли­цом к ли­цу, а пле­чом к плечу, они не хо­тят про­вес­ти жизнь во вза­им­ном со­зер­ца­нии и вза­им­ном удовле­тво­ре­нии, они хо­тят вме­сте всту­пить в жизнь и тво­рить жизнь. В за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­ко­вы их убе­ж­де­ния, одни — не­ве­рую­щи­е — бу­дут стро­ить об­ще­ст­во без Бо­га, но ис­кать в нем всю дос­туп­ную им глу­би­ну по от­но­ше­нию к че­ло­ве­ку; дру­ги­е — ве­рую­щи­е — бу­дут ис­кать како­го-то ино­го из­ме­ре­ния. Не­ко­то­рые ве­рят про­сто в ка­кое-то неопределен­ное боже­ст­во, в ка­кую-то выс­шую си­лу и будут, с од­ной сто­ро­ны, ис­кать бла­го­сло­ве­ния этой си­лы, доб­ро­го сло­ва, сказанного от име­ни это­го бо­же­ст­ва, а, с другой сто­ро­ны, бу­дут вду­мы­вать­ся: как мож­но соз­дать брак, ко­то­рый был бы боль­ше че­ло­ве­ка, был бы на­столь­ко велик, что­бы стать все­че­ло­ве­че­ским.

Те, кто ве­рит в оп­ре­де­лен­но­го Бо­га (сей­час я бу­ду го­во­рить с точ­ки зре­ния хри­стиа­ни­на), бу­дут ис­кать осу­ще­ст­в­ле­ния бра­ка по та­ким об­раз­цам, ко­то­рые нам да­ны в хри­сти­ан­ской Церк­ви: брак как един­ст­во, брак как об­раз веч­ной жиз­ни. О бра­ке как един­ст­ве я уже упоминал. И, кро­ме то­го, есть веч­ное из­ме­ре­ние в бра­ке, ко­то­рое, мо­жет быть, луч­ше все­го вы­ра­зил фран­цуз­ский писатель Габ­ри­ель Марсель [6] . Он пи­шет: “Ска­зать че­ло­ве­ку: “Я те­бя люб­лю” — то же са­мое, что ска­зать ему: “Ты бу­дешь жить веч­но, ты ни­ко­гда не ум­решь…” В та­ком от­но­ше­нии брак для хри­стиа­ни­на не являет­ся чем-то статическим, а бо­го­слу­же­ние, об­ряд вен­ча­ни­я — об­ще­ст­вен­ной фор­мой.

Брак — это ди­на­ми­че­ское яв­ле­ние, строительст­во, вся его си­ла — в движении, це­ле­уст­рем­лен­но­сти и в его всечеловече­ском зна­че­нии. А об­ряд его со­вер­ше­ния в об­ще­ст­ве хри­сти­ан — не ре­ли­ги­оз­ная фор­ма “ре­ги­ст­ра­ции”, а глубо­кий, по­учи­тель­ный спо­соб, ко­то­рым Цер­ковь хо­чет нам от­крыть, что та­кое любовь и как глу­бо­ки че­ло­ве­че­ские отно­ше­ния. В этом смыс­ле вся­кое хри­сти­ан­ское бо­го­слу­же­ние, с од­ной сто­ро­ны, явля­ет­ся ли­ри­че­ским, лич­ным выражени­ем че­ло­ве­че­ских чувств, но, с дру­гой сто­ро­ны, име­ет и сим­во­ли­че­ское зна­че­ние. Что та­кое сим­вол? Это не образ, не прит­ча, не кар­ти­на, не ил­лю­ст­ра­ция. Раз­ни­ца ме­ж­ду сим­во­лом и оп­ре­де­ле­ни­ем вот в чем: оп­ре­де­ле­ние старает­ся как бы по­ло­жить пре­де­лы то­му, о чем оно го­во­рит. Оно ста­ра­ет­ся все уло­вить и выразить, на­сколь­ко это вооб­ще вы­ра­зи­мо. Сим­вол, на­обо­рот, все­гда ука­зы­ва­ет вне се­бя. Про­ще все­го бы­ло бы так по­яс­нить смысл сим­во­ла: ес­ли мы че­ло­ве­ку по­ка­зы­ва­ем ото­бра­же­ние не­ба в во­де, его пер­вое дви­же­ние бу­дет не в том, что­бы вгля­деть­ся в это озе­ро, а в том, что­бы, от­вер­нув­шись от не­го, по­смот­реть ввысь. Это прин­цип сим­во­ла: показыва­ет­ся что-то зем­ное для то­го, что­бы ука­зать на что-то не­бес­ное; по­ка­зы­ва­ет­ся не­что, что мож­но уло­вить чувства­ми, для то­го, что­бы ука­зать на то, что мож­но по­знать толь­ко в са­мых глу­би­нах че­ло­ве­ка и са­мым глу­бо­ким воспри­яти­ем. Служ­ба, об­ряд, ко­то­рый мы со­вер­ша­ем в Церк­ви, в этом от­но­ше­нии очень мно­гое го­во­рит о том, ка­ко­вы че­ло­ве­че­ские, глу­бин­ные от­но­ше­ния люб­ви и вза­им­но­сти; и над ни­ми, мне ка­жет­ся, на­до за­ду­мать­ся и ве­рую­щим и неверую­щим. Ве­рую­щим — по­то­му что всем нам на­до на ос­но­ва­нии при­об­ре­тен­но­го опы­та за­но­во пе­ре­ду­мы­вать то, что, как нам ка­жет­ся, мы зна­ем уже дав­но. А ес­ли в этом об­ря­де есть что-то цен­ное (он не ус­то­ял бы в че­ло­ве­че­ском об­ще­ст­ве, ес­ли бы в нем не бы­ло глу­би­ны и значитель­но­сти), мо­жет быть, ве­рую­щие и не­ве­рую­щим от­кро­ют что-то не толь­ко о Бо­ге, но и о че­ло­ве­ке, о тех от­но­ше­ни­ях, ко­то­рые со­став­ля­ют са­мую серд­це­ви­ну че­ло­ве­че­ской жиз­ни: о люб­ви, о бра­ке, о се­мье.

***

Как я уже ска­зал, од­на из це­лей этих бе­сед — не толь­ко про­яс­нить для ве­рую­щих глу­би­ну и зна­чи­тель­ность об­ря­дов, но сде­лать эти об­ря­ды по­нят­ны­ми и для не­ве­рую­ще­го. И не про­сто ра­ди то­го, что­бы ве­рую­щий стал бо­лее при­ем­ле­мым и бо­лее по­нят­ным для лю­дей не­ре­ли­ги­оз­ных, а по­то­му, что об­ря­ды Церк­ви, ухо­дя­щие свои­ми кор­ня­ми в опыт и ве­ру тысяче­ле­тий, об­раз­но, кар­тин­но, сим­во­ла­ми час­то рас­кры­ва­ют пе­ред на­ми та­кие глу­би­ны че­ло­ве­че­ско­го опы­та люб­ви, ра­до­сти, го­ря, ко­то­рые мо­гут не толь­ко быть по­лез­ны ве­рую­ще­му, но и не­ве­рую­ще­му рас­кро­ют ка­кую-то глу­би­ну его соб­ст­вен­ной ду­ши и его соб­ст­вен­ной жиз­ни.

Мы все ду­ма­ем, буд­то зна­ем, что та­кое лю­бовь, и уме­ем лю­бить. На са­мом де­ле очень час­то мы уме­ем толь­ко лакомить­ся че­ло­ве­че­ски­ми от­но­ше­ния­ми. Мы ду­ма­ем, что лю­бим че­ло­ве­ка, по­то­му что у нас к не­му лас­ко­вое чув­ст­во, по­то­му что нам с ним хо­ро­шо; но лю­бовь — не­что го­раз­до боль­шее, бо­лее тре­бо­ва­тель­ное и, по­рой, тра­гич­ное. В люб­ви есть три сто­ро­ны. Во-пер­вых, че­ло­век лю­бя­щий да­ет, хо­чет да­вать. Но для то­го, что­бы да­вать, для то­го, что­бы давать со­вер­шен­но, да­вать, не де­лая по­лу­чаю­ще­му боль­но, нуж­но уметь да­вать. Как час­то бы­ва­ет, что мы да­ем не по люб­ви, на­стоя­щей, са­мо­от­вер­жен­ной, щед­рой люб­ви, а по­то­му, что, ко­гда мы да­ем, в нас на­рас­та­ет чув­ст­во сво­ей значи­тель­но­сти, сво­его ве­ли­чия. Нам ка­жет­ся, что да­вать — это один из спо­со­бов ут­вер­дить се­бя, по­ка­зать се­бе самому и дру­гим свою зна­чи­тель­ность. Но по­лу­чать от че­ло­ве­ка на этих ус­ло­ви­ях — очень боль­но. Лю­бовь толь­ко то­гда мо­жет да­вать, ко­гда она за­бы­ва­ет о се­бе; ко­гда че­ло­век да­ет, как один из не­мец­ких пи­са­те­лей ска­зал, как пти­ца по­ет, от из­быт­ка сво­его: не по­то­му, что тре­бу­ет­ся, вы­ну­ж­да­ет­ся у не­го дар, а по­то­му, что да­вать — это песнь ду­ши, это радость, в ко­то­рой мож­но се­бя за­быть для ра­до­сти дру­го­го че­ло­ве­ка. Та­кая лю­бовь, ко­то­рая уме­ет да­вать, го­раз­до бо­лее ред­ка, чем мы во­об­ра­жа­ем.

С дру­гой сто­ро­ны, в люб­ви на­до уметь по­лу­чать; но по­лу­чать, по­рой, го­раз­до труд­нее, чем да­вать. Мы все зна­ем, как му­чи­тель­но бы­ва­ет по­лу­чить что-ни­будь, ис­пы­тать бла­го­дея­ние от че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го мы или не лю­бим, или не уважаем; это уни­зи­тель­но, ос­кор­би­тель­но. Мы это ви­дим в де­тях: ко­гда кто-ни­будь ими не лю­би­мый, кто-ни­будь, в чью любовь они не ве­рят, да­ет им по­да­рок, им хо­чет­ся рас­топ­тать по­да­рок, по­то­му что он ос­корб­ля­ет са­мую глу­би­ну их души. И вот для то­го, что­бы уметь да­вать и уметь по­лу­чать, нуж­но, что­бы лю­бовь даю­ще­го бы­ла са­мо­заб­вен­ной, а полу­чаю­щий лю­бил даю­ще­го и ве­рил без­ус­лов­но в его лю­бовь. За­пад­ный под­виж­ник Вен­сан де Поль [7] , по­сы­лая одну из сво­их мо­на­хинь по­мо­гать бед­ным, ска­зал: “Пом­ни — те­бе нуж­на бу­дет вся лю­бовь, на ко­то­рую спо­соб­но твое серд­це, для то­го, что­бы лю­ди мог­ли те­бе про­стить твои бла­го­дея­ния…” Ес­ли бы мы ча­ще это пом­ни­ли, мы мень­ше удив­ля­лись бы, что ок­ру­жаю­щие без ра­до­сти, ино­гда со сжи­маю­щим­ся серд­цем об­ра­ща­ют­ся к нам за по­мо­щью и ее от нас по­лу­ча­ют.

Но да­же там, где и да­вать, и по­лу­чать — празд­ник, ра­дость, есть еще од­на сто­ро­на люб­ви, ко­то­рую мы за­бы­ва­ем. Это — жерт­вен­ность. Не в том смыс­ле, в ко­то­ром мы обыч­но о ней ду­ма­ем; на­при­мер, что че­ло­век, ко­то­рый лю­бит дру­го­го, го­тов на не­го ра­бо­тать, ли­шать се­бя че­го-ни­будь, что­бы тот по­лу­чил нуж­ное; что ро­ди­те­ли мо­гут се­бя ли­шать не­об­хо­ди­мо­го ра­ди то­го, что­бы де­ти бы­ли сы­ты и оде­ты и ино­гда по­лу­ча­ли ра­дость от по­дар­ка. Нет, та жерт­вен­ность, о ко­то­рой я го­во­рю, бо­лее стро­га, она от­но­сит­ся к че­му-то бо­лее внут­рен­не­му. Она за­клю­ча­ет­ся в том, что че­ло­век го­тов по люб­ви к дру­го­му отой­ти в сто­ро­ну. И это очень важ­но. Ведь по­рой бы­ва­ет так ме­ж­ду му­жем и же­ной: они друг дру­га лю­бят силь­но, креп­ко, лас­ко­во, ра­до­ст­но. И один из них рев­ну­ет му­жа или же­ну — не по от­но­ше­нию к ко­му-ни­будь, который вот тут, те­перь мо­жет по­ста­вить под во­прос их лю­бовь, а по от­но­ше­нию к про­шло­му. На­при­мер, от­стра­ня­ют­ся дру­зья или под­ру­ги дет­ст­ва; от­тал­ки­ва­ют­ся ку­да-то в глубь вос­по­ми­на­ний пе­ре­жи­ва­ния про­шло­го. То­му, кто так безумно, не­ум­но лю­бит, хо­те­лось бы, что­бы жизнь на­ча­лась толь­ко с мо­мен­та их встре­чи. А все то, что пред­ше­ст­ву­ет это­му, все бо­гат­ст­во жиз­ни, ду­ши, от­но­ше­ний ка­жет­ся ему опас­но­стью; это что-то, что жи­вет в ду­ше лю­би­мо­го че­ло­ве­ка по­ми­мо не­го. Это од­на из са­мых опас­ных ве­щей. По­то­му что че­ло­век не мо­жет на­чать жить с ка­ко­го-то, да­же са­мо­го свет­ло­го дня встре­чи с лю­би­мым, до­ро­гим че­ло­ве­ком. Он дол­жен жить с са­мо­го на­ча­ла сво­ей жиз­ни. И лю­бя­щий дол­жен при­нять тай­ну про­шло­го как тай­ну и ее убе­речь, ее со­хра­нить, дол­жен до­пус­тить, что в про­шлом бы­ли та­кие от­но­ше­ния лю­би­мо­го че­ло­ве­ка с ро­ди­те­ля­ми, с друзь­я­ми, с под­ру­га­ми, та­кие со­бы­тия жиз­ни, к ко­то­рым он не бу­дет при­час­тен, иначе как обе­ре­гаю­щей, лас­ко­вой, поч­ти­тель­ной лю­бо­вью. И здесь на­чи­на­ет­ся об­ласть, ко­то­рую мож­но на­звать областью ве­ры: ве­ры не толь­ко в Бо­га, а вза­им­ной ве­ры од­но­го че­ло­ве­ка в дру­го­го.

Че­ло­век на­чи­на­ет лю­бить дру­го­го, по­то­му что вдруг, не­ожи­дан­но для се­бя са­мо­го, ви­дит в нем что-то, че­го он рань­ше ни­ко­гда не ви­дел. Бы­ва­ет: мо­ло­дые лю­ди, де­вуш­ки при­над­ле­жат к ка­ко­му-то об­ще­му кру­гу, жи­вут бок о бок, ра­бо­та­ют вме­сте, при­ни­ма­ют уча­стие в об­ще­ст­вен­ной жиз­ни. И вдруг тот, кто до сих пор ни­кем не был за­ме­чен, де­ла­ет­ся цен­тром ин­те­ре­са для од­но­го из это­го кру­га; в ка­кой-то мо­мент один че­ло­век дру­го­го уви­дел не толь­ко гла­за­ми, но ка­ким-то проник­но­ве­ни­ем серд­ца и ума. И этот че­ло­век, ко­торый был про­сто од­ним из мно­гих, вдруг де­ла­ет­ся един­ст­вен­ным. Че­ло­век то­гда пред­ста­ет с но­вой кра­со­той, но­вой глу­би­ной, но­вой зна­чи­тель­но­стью. Та­кое ви­де­ние мо­жет длить­ся годаи, мо­жет про­дол­жать­ся всю жизнь. Но по­рой, по про­ше­ст­вии ка­ко­го-то вре­ме­ни, это ви­де­ние ту­ск­не­ет (как бы­ва­ет, ко­гда солн­це отой­дет от ок­на и вдруг сия­ние это­го ок­на ту­ск­не­ет). И вот в этот мо­мент всту­па­ет ве­ра. Ве­ра вот в ка­ком смыс­ле: ве­ра как уве­рен­ность, что то, что бы­ло ко­гда-то уви­де­но, а те­перь ста­ло не­ви­ди­мым — дос­то­вер­но, несомненно. Та­кой ве­рой мы все жи­вем, бо­лее или ме­нее. Бы­ва­ют мо­мен­ты осо­бен­ных встреч, глу­бо­ких, вол­ную­щих; потом мы воз­вра­ща­ем­ся к обыч­ной жиз­ни: но сно­ва ока­зав­шись ли­цом к ли­цу с че­ло­ве­ком, свя­зан­ным с этим переживани­ем, мы зна­ем, что ви­ди­мое на­ми — не весь че­ло­век; что в нем есть та­кая глу­би­на, ко­то­рую мы те­перь больше не мо­жем про­зреть. И мы от­но­сим­ся к это­му че­ло­ве­ку по-но­во­му. Это очень яс­но вы­яв­ле­но в це­лом ря­де мо­литв чи­на бра­ко­со­че­та­ния.

***

Го­во­ря о бра­ке, о взаи­мо­от­но­ше­ни­ях му­жа и же­ны, я упо­ми­нал, что кро­ме люб­ви, то есть лас­ко­во­го, пла­мен­но­го и ти­хо­го вле­че­ния од­но­го че­ло­ве­ка к дру­го­му, этим взаи­мо­от­но­ше­ни­ям еще при­су­ща ве­ра. В на­ча­ле служ­бы обручения [8] мы мо­лим­ся о том, что­бы Гос­подь по­слал тем, кто со­би­ра­ет­ся вен­чать­ся, не толь­ко вза­им­ную лю­бовь — со­вер­шен­ную, мир­ную, не толь­ко Свою по­мощь, но еще еди­но­мыс­лие и твер­дую ве­ру. И, ко­неч­но, пер­вое, что при­хо­дит на ум верующе­му, это: “Дай нам, Гос­по­ди, креп­кую ве­ру в Те­бя, и то­гда все бу­дет хо­ро­шо…” Это прав­да; но есть еще дру­гая сто­ро­на в этом. Не мо­жет быть ис­тин­ных, под­лин­ных вза­им­ных от­но­ше­ний, ес­ли нет ме­ж­ду му­жем и же­ной, ме­ж­ду невестой и же­ни­хом вза­им­ной ве­ры, то есть, с од­ной сто­ро­ны, на­стоя­ще­го до­ве­рия, с дру­гой сто­ро­ны, вер­но­сти.

Это очень важ­но, и это рас­кры­ва­ет­ся очень яс­но даль­ше в служ­бе, ко­гда чи­та­ет­ся мо­лит­ва, где упо­ми­на­ет­ся блуд­ный сын. Он ушел из от­че­го до­ма, про­жил блуд­ную, не­кра­си­вую жизнь, рас­ка­ял­ся под дав­ле­ни­ем об­стоя­тельств и вер­нул­ся домой. И что же слу­чи­лось? — Отец его встре­ча­ет, он к не­му бе­жит на­встре­чу, его об­ни­ма­ет, це­лу­ет, и ко­гда сын говорит от­цу: “Я со­гре­шил про­тив не­ба и пе­ред то­бой, я не­дос­то­ин на­зы­вать­ся тво­им сы­ном…” — отец ему не дает ска­зать по­след­них слов, ко­то­рые бы­ли при­го­тов­ле­ны каю­щим­ся сы­ном на пу­ти. Он хо­тел ска­зать: “При­ми ме­ня хоть как од­но­го из тво­их ра­бот­ни­ков…” — отец не да­ет ему это­го ска­зать, по­то­му что не­дос­той­ным сы­ном он мо­жет быть, но не мо­жет быть ни­чем мень­шим, чем сы­ном. А даль­ше отец не спра­ши­ва­ет ни о чем; ему дос­та­точ­но то­го, что сын вер­нул­ся до­мой. Он его не спра­ши­ва­ет, ка­ет­ся ли тот, жа­ле­ет ли, сты­дит­ся ли сво­его про­шло­го, не спра­ши­ва­ет его, го­тов ли он из­ме­нить­ся; ему дос­та­точ­но, что сын вер­нул­ся, для то­го, что­бы ве­рить в не­го до кон­ца [9].

И вот мы просим Гос­по­да о та­кой ве­ре, о та­ком до­ве­рии, про­сим, что­бы оно со­хра­ни­лось на всю жизнь ме­ж­ду му­жем и же­ной. Что­бы, ес­ли бу­дет что-ни­будь ме­ж­ду ни­ми: ссо­ра, не­по­ни­ма­ние, да­же не­вер­ность, и один из них вер­нет­ся и ска­жет: “Я при­шла к те­бе, я к те­бе при­шел”, тот, ко­то­рый ос­тал­ся ве­рен, рас­крыл бы объ­я­тия и ска­зал: “На­ко­нец! Я так те­бя жда­ла, я так те­бя ждал…” И ес­ли ви­нов­ный ска­жет: “Мо­жешь ты ме­ня про­стить?” — что­бы тот его толь­ко об­нял, по­це­ло­вал и да­же не упо­мя­нул о про­шлом. Тут нуж­на ве­ра, та­кая ве­ра, ко­то­рая мо­жет ро­дить­ся толь­ко из той люб­ви, о ка­кой я го­во­рил в дру­гих бе­се­дах: люб­ви зря­чей, люб­ви со­зер­ца­тель­ной, люб­ви про­ник­но­вен­ной, ко­то­рая спо­соб­на ви­деть всю кра­со­ту че­ло­ве­ка да­же в тот мо­мент, ко­гда эта кра­со­та за­тми­лась или ко­гда что-ли­бо в этой кра­со­те по­мерк­ло. По­то­му что нет кра­со­ты, ко­то­рая изу­ро­до­ва­на до кон­ца в че­ло­ве­ке: лю­бовь к не­му, ве­ра в не­го мо­жет вос­ста­но­вить то, что, ка­за­лось, ни­кто и ни­что не мо­жет вос­ста­но­вить ни на­ка­за­ни­ем, ни по­уче­ни­ем.

И это мы ви­дим все вре­мя в Еван­ге­лии. Мы ви­дим, как Хри­стос встре­ча­ет греш­ни­ков: Он их ни в чем не уп­ре­ка­ет, Он им не ста­вит во­про­сов о их про­шлой или на­стоя­щей жиз­ни, Он их лю­бит, и в от­вет на лю­бовь, ко­то­рая да­ет­ся да­ром, которая да­ет­ся как по­да­рок, че­ло­век за­жи­га­ет­ся бла­го­дар­но­стью и ра­ди бла­го­дар­но­сти ста­но­вит­ся дос­той­ным этой люб­ви. Он мо­жет быть лю­бим, но не по­то­му, что он дос­то­ин: он мо­жет нау­чить­ся быть дос­той­ным, по­то­му что он любим. Есть по­сло­ви­ца: “По­лю­би нас чер­нень­ки­ми, а бе­лень­ки­ми нас вся­кий по­лю­бит” [10]. На­стоя­щая лю­бовь уме­ет по­лю­бить че­ло­ве­ка “чер­нень­ким”, и при­мер это­го от­но­ше­ния я дам, раз­би­рая од­ну из са­мых ко­рот­ких на­чаль­ных мо­литв служ­бы об­ру­че­ния. Я уже го­во­рил о том, что че­ло­ве­ка лю­бят не за что-ни­будь, а что, на­обо­рот, он мо­жет стать значитель­ным, пре­крас­ным че­ло­ве­ком, по­то­му что он лю­бим. Во вто­рой мо­лит­ве чи­на об­ру­че­ния го­во­рит­ся о том, что Бог вы­брал Церковь, как чис­тую де­ву из сре­ды языч­ни­ков.

Ес­ли мы за­ду­ма­ем­ся над этим и пред­ста­вим се­бе: кто эта Цер­ковь? Цер­ковь — мы с ва­ми: и я, и ты, и все на­ши друзья; как же мы мо­жем ска­зать, что Бог нас вы­брал как чис­тую де­ву. Мы все греш­ные, у всех нас не­дос­тат­ки, мы все в зна­чи­тель­ной ме­ре ис­пор­че­ны,— как же Бог мог на нас по­смот­реть и выбрать как де­ву чис­тую? Де­ло в том, что Бог на нас смот­рит, ви­дит воз­мож­ность кра­со­ты, ко­то­рая в нас есть, ви­дит в нас то, чем мы мо­жем быть, и ра­ди то­го, что Он ви­дит, Он нас при­ни­ма­ет. И по­то­му, что мы лю­би­мы, по­то­му, что с на­ми слу­чи­лось это чу­до: что кто-то в нас уви­дел не дур­ное, а пре­крас­ное, не злое, а доб­рое, не урод­ли­вое, а чу­дес­но­е — мы мо­жем на­чать рас­ти, рас­ти из изум­ле­ния перед этой лю­бо­вью, рас­ти из изум­ле­ния пе­ред тем, что этой лю­бо­вью нам по­ка­за­на на­ша соб­ст­вен­ная кра­со­та, о которой мы не по­доз­ре­ва­ли. Я го­во­рю, ко­неч­но, не о той внеш­ней, поверхност­ной кра­со­те, ко­то­рой мы все ки­чим­ся: чертами ли­ца, умом, чут­ко­стью, та­лан­том — нет, о дру­гой кра­со­те. И вот нам на­до пом­нить, что един­ст­вен­ный спо­соб воз­ро­дить че­ло­ве­ка, един­ст­вен­ный спо­соб дать че­ло­ве­ку воз­мож­ность рас­крыть­ся в пол­но­те — это его лю­бить; лю­бить не за его доб­ро­де­те­ли, а не­смот­ря на то, что он не­со­вер­ше­нен, лю­бить про­сто по­то­му, что он че­ло­век, и по­то­му, что чело­век так ве­лик и так пре­кра­сен сам по се­бе. В это мы мо­жем ве­рить все­гда. Мы не все­гда мо­жем это ви­деть, толь­ко гла­за люб­ви мо­гут нам по­зво­лить про­зреть это. На че­ло­ве­ка мож­но смот­реть без­раз­лич­ным взо­ром — и то­гда мы ни­че­го не ви­дим, мы за­ме­ча­ем толь­ко внеш­ние про­яв­ле­ния, чер­ты ли­ца, рас­це­ни­ва­ем че­ло­ве­ка так же, как мы рас­це­ни­ва­ем все про­чее: со­ба­ку, ло­шадь или пред­мет, ко­то­рый мы хо­тим ку­пить. Нам на­до учить­ся ви­деть че­ло­ве­ка та­ким, ка­кой он есть в са­мой сво­ей глу­би­не, в са­мой сво­ей сущ­но­сти, и соответствен­но к не­му от­но­сить­ся.

Так от­но­сит­ся к нам Бог. Бог нас лю­бит не по­то­му, что мы хо­ро­ши, Бог к нам ми­ло­стив не по­то­му, что мы за­слу­жи­ва­ем ми­лость или лю­бовь: Он нас про­сто лю­бит. Ес­ли мы спо­соб­ны быть бла­го­дар­ны­ми за то, что нас кто-то — Бог или человек — мо­жет по­лю­бить без вся­ко­го ос­но­ва­ния, про­сто по­то­му, что его серд­це че­рез край пе­ре­ли­ва­ет­ся к нам, мы мо­жем стать дру­ги­ми людь­ми. И в бра­ке это так важ­но; так важ­на эта ве­ра в че­ло­ве­ка и эта спо­соб­ность пом­нить, что толь­ко лю­бо­вью мож­но из не­го сде­лать — нет, не из не­го — мож­но ему по­мочь стать всем, чем он толь­ко мо­жет быть, ка­ким его за­ду­мал Бог, мож­но рас­крыть всю его кра­со­ту.

В древ­но­сти чин об­ру­че­ния, то есть под­го­то­ви­тель­ная часть служ­бы вен­ча­ния, со­вер­шал­ся в при­тво­ре [11], там же, где со­вер­ша­лась служ­ба ог­ла­ше­ния пе­ред кре­ще­ни­ем, по­то­му что это еще не пол­но­та, это под­го­то­ви­тель­ный шаг к тому, что­бы двое со­еди­ни­лись в од­но, к то­му, что­бы всту­пить в пол­но­ту цер­ков­ную. Же­них и не­вес­та при­хо­ди­ли и станови­лись в при­тво­ре ря­дом друг со дру­гом; при­но­си­лись пер­ст­ни или коль­ца, ко­то­рые по­том бу­дут им да­ны; священник вы­хо­дил со све­ча­ми для же­ни­ха и не­вес­ты; за­тем ка­ди­ли их, то есть от­да­ва­ли им то же са­мое по­чи­та­ние, какое от­да­ет­ся в бо­го­слу­же­нии ико­не или свя­щен­ни­ку, ко­то­рый пред­став­ля­ет со­бой об­раз­но ико­ну Хри­ста, по­то­му что Цер­ковь ви­де­ла в них жи­вой об­раз Бо­жий, и это­му об­ра­зу воз­да­ва­лась честь и ка­ж­де­ние.

Да­лее свя­щен­ник воз­гла­ша­ет: “Бла­го­сло­вен Бог наш…” Как не бла­го­сло­вить Бо­га за то, что в ми­ре, где все яв­ля­ет­ся роз­нью, на­пря­же­ни­ем, взаимным от­ри­ца­ни­ем, час­то вра­ж­дой, не­по­ни­ма­ни­ем, два че­ло­ве­ка друг дру­га по­лю­би­ли, друг во дру­ге уви­де­ли вза­им­но вечную кра­со­ту и ре­ши­ли пре­взой­ти, пре­воз­мочь все, что мо­жет их раз­де­лять, ре­ши­ли стать еди­ны­ми, од­ной личностью в двух ли­цах?! Как не бла­го­да­рить Бо­га за то, что на зем­ле со­вер­ша­ет­ся та­кое чу­до, которое та­ин­ст­вен­но гово­рит нам о том, что рознь уже при­шла к кон­цу и един­ст­во осу­ще­ст­в­ле­но?! За­тем Цер­ковь молит­ся: мо­лит­ся о ми­ре, ко­то­рый мо­жет быть по­слан толь­ко с не­бес; мо­лит­ся о спа­се­нии же­ни­ха и не­вес­ты; мо­лит­ся о ми­ре всего ми­ра, о хра­ме, где со­вер­ша­ет­ся бо­го­слу­же­ние, и о всех, ко­то­рые с ве­рой, бла­го­го­ве­ни­ем, стра­хом Бо­жи­им, то есть с тре­пет­ным сердцем, при­шли.

Цер­ковь мо­лит­ся о же­ни­хе и не­вес­те — о том, что­бы им да­на бы­ла со­вер­шен­ная лю­бовь, лю­бовь мир­ная, и по­мощь от Бо­га, по­то­му что жизнь бу­дет все вре­мя да­вить на них, жизнь все вре­мя бу­дет стре­мить­ся ра­зо­рвать хруп­кое еще, несо­зрев­шее един­ст­во, ко­то­рое ме­ж­ду ни­ми об­ра­зо­ва­лось; Цер­ковь мо­лит­ся и о том, что­бы им со­хра­нить­ся в единомыс­лии, что­бы у них бы­ло од­но же­ла­ние, од­но серд­це, од­на на­прав­лен­ность, и что­бы им бы­ла да­на твер­дая вера — вера друг во дру­га, ве­ра в Бо­га, ве­ра в воз­мож­ную по­бе­ду, в пре­одо­ле­ние всех труд­но­стей, ко­то­рые ме­ж­ду ними или во­круг них мо­гут вос­стать.

Сло­во ве­ра оз­на­ча­ет еще и вер­ность: что­бы они ос­та­лись вер­ны­ми друг дру­гу в на­стоя­щей друж­бе. Вы знае­те, что значит сло­во друж­ба. Друг — это твое “вто­рое я”, как го­во­ри­ли в древ­но­сти, че­ло­век, на ко­то­ро­го мож­но по­смот­реть и уви­деть ото­бра­жен­ным в нем се­бя са­мо­го, но толь­ко чис­то­го, ос­вя­щен­но­го; как бы уви­деть в нем свою кра­со­ту, отражен­ную в зер­ка­ле лю­бя­щих глаз, лю­бя­ще­го серд­ца. Мо­лит­ся Цер­ковь о том, что­бы им бы­ла да­на в ре­зуль­та­те этого не­по­роч­ная жизнь, че­ст­ный брак. И еще мы бла­го­да­р м Бо­га, Ко­то­рый в ми­ре, где все раз­дроб­ле­но, при­вел в един­ст­во, в со­юз не­раз­ру­ши­мой люб­ви этих двух лю­дей. В пер­вой мо­лит­ве, ко­то­рую свя­щен­ник про­из­но­сит, мы вспомина­ем Исаа­ка и Ре­век­ку. По­че­му же их вы­бра­ли? По­то­му, что по рас­ска­зу Вет­хо­го За­ве­та (Быт. 24) Ав­ра­ам по­слал слу­гу на свою дав­но по­ки­ну­тую ро­ди­ну, что­бы ра­зы­скать не­вес­ту для сы­на. И Бог ему обе­щал по­ка­зать зна­ком, ко­го избрать. Поэто­му Ре­век­ка бы­ла бо­го­из­бран­ной не­вес­той для Исаа­ка. И мы мо­лим­ся о том, что­бы в дан­ном слу­чае и жених, и не­вес­та бы­ли друг для дру­га бо­го­из­бран­ны­ми, что­бы по­ми­мо то­го, что они друг дру­гу нра­вят­ся, что у них одинако­вые вку­сы, им нра­вит­ся внеш­ность друг дру­га, их род­нит по­ло­же­ние в ми­ре, в об­ще­ст­ве — что­бы что-то бо­лее глу­бо­кое бы­ло в ос­но­ве их встре­чи. Бог как бы го­во­рит: “Вот твоя не­вес­та, вот твой же­них. Я те­бе даю это­го че­ло­ве­ка во ве­ки веч­ные как пред­мет тво­ей люб­ви и те­бя ему как пред­мет его люб­ви…”

Даль­ше в чте­нии из Свя­щен­но­го Пи­са­ния на служ­бе вен­ча­ния нам бу­дет ска­за­но, что не­вес­та и же­них долж­ны друг на дру­га смот­реть, как Хри­стос смот­рит на Цер­ковь и как Цер­ковь смот­рит на Хри­ста — всей лю­бо­вью, всей жиз­нью, всей уст­рем­лен­но­стью. Вот по­че­му по­ми­на­ют­ся здесь Ре­век­ка и Иса­ак. И ка­ж­дый из нас, ко­гда вы­би­ра­ет же­ни­ха и не­вес­ту, дол­жен по­ста­вить се­бе во­прос: “По­че­му я его вы­би­раю? По ка­ким-то внеш­ним, зем­ным свой­ст­вам или по­то­му, что между на­ми со­вер­ши­лось чу­до?..” Даль­ше свя­щен­ник да­ет же­ни­ху и не­вес­те пер­ст­ни, и они об­ме­ни­ва­ют­ся ими три раза, как бы три раза го­во­ря: “Да, я все­рь­ез это де­лаю, это не мгно­вен­ное дви­же­ние ду­ши, это про­ду­ман­ное дей­ст­вие…” И священ­ник про­из­но­сит: “Об­ру­ча­ет­ся раб Бо­жий (ра­ба Бо­жия) ра­бе Бо­жи­ей (ра­бу Бо­жию) та­кой-то во имя От­ца, и Сы­на, и Свя­та­го Ду­ха”. Этим со­вер­ша­ет­ся пер­вый шаг их со­еди­не­ния. Те­перь они сто­ят со све­ча­ми и с коль­ца­ми.

В древности лю­ди час­то не уме­ли пи­сать, а толь­ко мог­ли удо­сто­ве­рить пись­мо или до­ку­мент пе­ча­тью; и ре­шаю­щую роль иг­ра­ло то коль­цо, на ко­то­ром бы­ла лич­ная пе­чать. До­ку­мент, за­пе­чат­лен­ный этим коль­цом, был не­ос­по­рим. Вот это коль­цо и упо­ми­на­ет­ся в служ­бе об­ру­че­ния. Ко­гда че­ло­век да­вал коль­цо дру­го­му, это оз­на­ча­ло, что он ему до­ве­ря­ет безо­го­во­роч­но, что он ему до­ве­ря­ет свою жизнь, свою честь, свое иму­ще­ст­во — все. И вот ко­гда вен­чаю­щие­ся обменива­ют­ся коль­ца­ми (я го­во­рю имен­но об­ме­ни­ва­ют­ся, по­то­му что ка­ж­дый из них сна­ча­ла на­де­ва­ет коль­цо и за­тем три раза его пе­ре­да­ет сво­ему суп­ру­гу, рань­ше чем ос­та­вить на сво­ей ру­ке) — ко­гда суп­ру­ги об­ме­ни­ва­ют­ся коль­ца­ми, они как бы го­во­рят друг дру­гу: “Я те­бе до­ве­ряю без­ус­лов­но, я те­бе до­ве­ряю во всем, я се­бя до­ве­ряю те­бе…” И, конечно, не мо­жет быть та­ко­го об­ме­на коль­ца­ми ме­ж­ду людь­ми, ко­то­рые со­вер­ша­ют толь­ко ус­лов­ный брак или брак без на­ме­ре­ния стро­ить об­щую жизнь от на­ча­ла и до по­след­не­го дня.

Пер­ст­нем на­де­лил сво­его блуд­но­го сы­на отец в прит­че Гос­под­ней. Юно­ша ушел из до­ма, от­рек­шись от не­го, и вер­нул­ся с по­кая­ни­ем. И отец ни од­ним сло­вом его не уп­рек­нул. Уви­дя его, при­хо­дя­ще­го об­рат­но в от­чий дом, он сам по­спе­шил к не­му на­встре­чу, он его об­нял, он как бы уте­шал его: “Да, ты ошиб­ся, ты по­сту­пил так жес­то­ко, ко­гда ушел от ме­ня, и от сво­его бра­та, и от всех, кто те­бя лю­бил, но на­ши серд­ца ос­та­лись вер­ны­ми те­бе…” И тут же он при­зы­ва­ет сво­их слуг и го­во­рит: “При­не­си­те сан­да­лии, при­не­си­те пер­вую оде­ж­ду, ко­то­рую он но­сил”; и, на­ко­нец, да­ет ему пер­стень. Тем са­мым отец го­во­рит сы­ну: “Раз ты вер­нул­ся ко мне, раз ты по­ка­зал, что хо­чешь быть сно­ва мо­им вер­ным сы­ном, я те­бе да­же во­про­са не став­лю о том, как ты жил, ра­ди че­го ты жил, я те­бя при­ни­маю со всем до­ве­ри­ем, по­то­му что, прой­дя че­рез опыт не­вер­но­сти, прой­дя че­рез опыт стра­да­ния, об­ма­ну­тый свои­ми друзь­я­ми, ко­то­рые хо­те­ли те­бя знать, толь­ко по­ка ты был бо­гат, ты те­перь бу­дешь мне ве­рен до кон­ца, ве­рен на­шей люб­ви, на­шей друж­бе, на­ше­му Бо­гу…” Так го­во­рит отец; но та­ко­во же зна­че­ние и са­мо­го коль­ца. И ко­гда суп­ру­ги об­ме­ни­ва­ют­ся коль­ца­ми, они имен­но обе­ща­ют друг дру­гу, что ес­ли ко­гда-ни­будь что-ли­бо слу­чит­ся ме­ж­ду ни­ми, ес­ли ко­гда-ни­будь бу­дет ссо­ра или да­же не­вер­ность со сто­ро­ны од­но­го по от­но­ше­нию к дру­го­му, из­ме­на, об­ман, не­прав­да, — и ес­ли он вновь вер­нет­ся, то ему ни­че­го не бу­дет поставле­но в уп­рек. По­то­му что он вер­нет­ся и ска­жет: “Вот, я при­шел (я при­шла); мо­жешь ли ты ме­ня при­нять, или твое серд­це ох­ла­де­ло, или лю­бовь ко мне умер­ла?” и от­вет бу­дет: “Ко­неч­но, при­ди, ко­неч­но, я те­бя люб­лю, как лю­бил раньше! Моя лю­бовь ко­гда-то бы­ла ли­кую­щей ра­до­стью; ко­гда ты ушел (ты уш­ла), моя лю­бовь ста­ла жгу­чей бо­лью, ожи­да­ни­ем, тос­кой,— а те­перь моя лю­бовь ста­ла вновь ли­кую­щей ра­до­стью, бо­лее свет­лой, бо­лее глу­бо­кой, бо­лее тор­же­ст­вую­щей и бо­лее уве­рен­ной, чем она бы­ла до то­го, как ты ушел (уш­ла)…”

По­это­му, об­ме­ни­ва­ясь коль­ца­ми, суп­ру­ги да­ют друг дру­гу обе­ща­ние и вер­но­сти, и вза­им­но­го до­ве­ри­я — до­ве­рия, которое идет го­раз­до даль­ше вся­кой из­ме­ны и вся­кой ссо­ры; и это так пре­крас­но. Пре­ж­де чем мы по­сле­ду­ем даль­ше, я хо­чу об­ра­тить ва­ше вни­ма­ние на два вы­ра­же­ния из мо­литв, про­из­но­си­мых сра­зу по­сле воз­гла­са: “Бла­го­сло­вен­но Царст­во От­ца и Сы­на и Свя­та­го Ду­ха…” в на­ча­ле служ­бы вен­ча­ния. Это сло­ва: со­вер­шен­ная лю­бовь и це­ло­муд­рие.

О ка­кой люб­ви здесь идет речь? Все мы го­во­рим, что мы друг дру­га лю­бим, но это сло­во по­кры­ва­ет столь­ко по­ня­тий и так час­то вы­ра­жа­ет ка­кие-то сла­бые, шат­кие чув­ст­ва, мгно­вен­ные на­строе­ния. Но вот что го­во­рит апо­стол Па­вел о подлин­ной люб­ви. Ука­зав, что у лю­дей раз­ные при­зва­ния и раз­ные да­ры, он го­во­рит: “Рев­нуй­те о да­рах бол­ьших, и я по­ка­жу вам путь еще пре­вос­ход­ней­ший. Ес­ли я го­во­рю язы­ка­ми че­ло­ве­че­ски­ми и ан­гель­ски­ми, а люб­ви не имею, то я — медь зве­ня­щая, или ким­вал зву­ча­щий. Ес­ли имею дар про­ро­че­ст­ва, и знаю все тай­ны, и имею вся­кое по­зна­ние и всю ве­ру, так что мо­гу и го­ры пе­ре­став­лять, а не имею люб­ви, — то я ни­что. И ес­ли я раз­дам все име­ние мое и от­дам те­ло мое на со­жже­ние, а люб­ви не имею, — нет мне в том ни­ка­кой поль­зы. Лю­бовь дол­го­тер­пит, милосерд­ст­ву­ет, лю­бовь не за­ви­ду­ет, лю­бовь не пре­воз­но­сит­ся, не гор­дит­ся, не бес­чин­ст­ву­ет, не ищет сво­его, не раз­дра­жа­ет­ся, не мыс­лит зла, не ра­ду­ет­ся не­прав­де, а со­ра­ду­ет­ся ис­ти­не; все по­кры­ва­ет, все­му ве­рит, все­го на­де­ет­ся, все пе­ре­но­сит. Лю­бовь ни­ко­гда не пе­ре­ста­ет” (1 Кор. 12: 31-13: 8). Раз­ве это не за­ме­ча­тель­но? Раз­ве не сто­ит жить ра­ди та­кой люб­ви и для та­кой люб­ви?

Не толь­ко в на­де­ж­де, что ее ко­гда-ли­бо осу­ще­ст­вишь, а в по­сто­ян­ной борь­бе за то, что­бы имен­но та­кая лю­бовь в каждом из нас вос­тор­же­ст­во­ва­ла. Что­бы лю­бовь ро­ж­да­ла тер­пе­ние, то есть та­кую лас­ко­вую, вни­ма­тель­ную те­п­ло­ту к дру­го­му, ко­то­рая по­зво­ля­ет пе­ре­но­сить все то, что он со­бой пред­став­ля­ет, и все то, что мо­жет слу­чить­ся из-за не­го. Лю­бовь не раз­дра­жа­ет­ся: она вни­ма­тель­на к то­му, что про­ис­хо­дит в жиз­ни, в серд­це, в ду­ше дру­го­го че­ло­ве­ка. Лю­бовь все­му ве­рит: она от­кры­та до­ве­рию, она не по­доз­ри­тель­на; она на все на­де­ет­ся: ко­гда все как буд­то идет к кру­ше­нию, на­де­ж­да го­рит яр­ким пла­ме­нем; лю­бовь спо­соб­на спа­сти да­же уми­раю­щие дру­же­ские или лю­бов­ные от­но­ше­ния. И любовь ни­ко­гда не пе­ре­ста­ет: да­же ко­гда дру­гой те­бя раз­лю­бит, ко­гда дру­гой от те­бя от­вер­нет­ся, лю­бовь ос­та­ет­ся любо­вью. Толь­ко, как я уже го­во­рил, вме­сто то­го, что­бы быть ли­кую­щей, тор­же­ст­вую­щей ра­до­стью, эта лю­бовь делает­ся со­стра­да­ни­ем и ост­рым, по­рой горь­ким стра­да­ни­ем, кри­ком ду­ши: “Бо­же, спа­си его! Он не зна­ет, что он делает!..”

И дру­гое сло­во я хо­чу упо­мя­нуть; это сло­во це­ло­муд­рие. Це­ло­муд­рие мы боль­шей ча­стью мыс­лим в по­ряд­ке те­лес­ных от­но­ше­ний. Но це­ло­муд­рие всту­па­ет го­раз­до рань­ше, чем нач­нут­ся ка­кие-ни­будь те­лес­ные от­но­ше­ния ме­ж­ду му­жем и же­ной. Це­ло­муд­рие за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы, по­смот­рев на дру­го­го че­ло­ве­ка, уви­деть в нем ту кра­со­ту, которую Бог в не­го вло­жил, уви­деть об­раз Бо­жий, уви­деть та­кую кра­со­ту, ко­то­рую нель­зя за­ма­рать, уви­деть че­ло­ве­ка в этой кра­со­те и слу­жить то­му, что­бы эта кра­со­та все рос­ла и ни­чем не бы­ла за­пят­на­на; це­ло­муд­рие за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы с мудро­стью хра­нить цель­ность сво­ей ду­ши и ду­ши дру­го­го че­ло­ве­ка. И в этом смыс­ле це­ло­муд­рие ле­жит в основе брака, не толь­ко ду­шев­ных от­но­ше­ний, но и те­лес­но­го вза­им­но­го от­но­ше­ния, по­то­му что оно ис­клю­ча­ет гру­бость, го­лод, жа­ж­ду телес­но­го об­ще­ния и пре­вра­ща­ет са­мое те­лес­ное об­ще­ние в бла­го­го­вей­ное со­еди­не­ние двух лю­дей, ко­гда соеди­не­ние тел яв­ля­ет­ся как бы за­вер­ше­ни­ем той люб­ви, то­го един­ст­ва, ко­то­рое жи­вет и го­рит в их серд­цах и в жиз­ни. Це­ло­муд­рие не толь­ко со­вмес­ти­мо с бра­ком, це­ло­муд­рие яв­ля­ет­ся ос­но­вой бра­ка, ко­гда два че­ло­ве­ка мо­гут друг на дру­га смот­реть и ви­деть вза­им­ную кра­со­ту как свя­ты­ню, ко­то­рая им до­ве­ре­на и ко­то­рую они долж­ны не толь­ко сохранить, но до­ве­сти до пол­но­го со­вер­шен­ст­ва.

***

В на­ча­ле служ­бы вен­ча­ния мо­лят­ся о том, что­бы Гос­подь дал же­ни­ху и не­вес­те мир­ную жизнь, дол­гие го­ды жиз­ни, целомуд­рие, друг ко дру­гу лю­бовь в сою­зе ми­ра и не­увя­дае­мый ве­нец сла­вы веч­ной; мо­лят­ся о том, что­бы бла­го­дать не­бесная со­шла на них и пре­вра­ти­ла че­ло­ве­че­ские от­но­ше­ния в от­но­ше­ни­я — уже на зем­ле — не­бес­ные. Один западный пи­са­тель [12] го­во­рит, что раз­ни­ца ме­ж­ду ве­рую­щим и че­ло­ве­ком, не знаю­щим Бо­га, та­ко­ва, что мож­но бы­ло бы ска­зать: од­ни по­хо­жи на жи­вых лю­дей, а дру­ги­е — на ста­туи, ко­то­рые мо­гут быть пре­крас­ны, но ко­то­рым не хва­та­ет жиз­ни. Человек ве­рую­щий — это че­ло­век, в ко­то­ро­го во­шла веч­ная бо­же­ст­вен­ная жизнь. И вот об этой жиз­ни мы и молим Бо­га, что­бы Он ее дал вен­чаю­щим­ся: “Сам, Вла­ды­ко, те­перь ни­спос­ли ру­ку Твою от свя­та­го жи­ли­ща Твое­го, и со­че­тай (то есть со­еди­ни) ра­ба Твое­го се­го и ра­бу Твою сию, со­еди­ни их в еди­но­муд­рии, вен­чай их в плоть еди­ну, да­руй им плод чре­ва (то есть де­тей), бла­го­ча­дие.

Те­перь мы под­хо­дим к са­мо­му вен­ча­нию. Вен­ча­ние, так же как и об­мен коль­ца­ми, не про­сто об­ряд. В древ­но­сти ка­ж­дый раз, ко­гда бы­вал празд­ник — са­мый обык­но­вен­ный се­мей­ный, или го­род­ской, или го­су­дар­ст­вен­ный празд­ник — лю­ди наде­ва­ли вен­цы из цве­тов. Сей­час это прак­ти­ку­ет­ся и при вен­ча­нии цер­ков­ном, на­при­мер, у гре­ков, ко­то­рые не но­сят, как мы, при вен­ча­нии зо­ло­че­ные ко­ро­ны, а на­де­ва­ют вен­цы из жи­вых цве­тов. Но кро­ме это­го вен­цы име­ют два дру­гих зна­че­ния. В древ­ней Ру­си в день сво­его вен­ча­ния не­вес­та и же­них на­зы­ва­лись князь и кня­ги­ня; по­че­му? — По­то­му, что в древ­нем об­ще­ст­ве, по­ка че­ло­век не был же­нат или за­му­жем, он яв­лял­ся чле­ном сво­ей се­мьи и был во всем подвластен стар­ше­му в се­мье: от­цу ли, де­ду ли. Толь­ко ко­гда че­ло­век же­нил­ся, он де­лал­ся хо­зяи­ном сво­ей жиз­ни. Древ­нее го­су­дар­ст­во со­стоя­ло как бы из сою­за су­ве­рен­ных, то есть не­за­ви­си­мых друг от дру­га, се­мей. Они бы­ли свобод­ны вы­би­рать свою судь­бу. Все во­про­сы ре­ша­лись в со­гла­сии, во вза­им­ном по­ни­ма­нии, но ка­ж­дая се­мья име­ла свой го­лос и свои пра­ва. И вот в день, ко­гда со­вер­ша­ет­ся вен­ча­ние, ус­та­нав­ли­ва­ет­ся, с точ­ки зре­ния го­су­дар­ст­вен­ной, в по­ни­ма­нии древ­них, но­вая еди­ни­ца, су­ве­рен­ная, сво­бод­ная, пол­но­прав­на­я — про­ис­хо­дит в пол­ном смыс­ле вен­ча­ние на цар­ст­во. Но есть еще и дру­гое зна­че­ние в этих вен­цах. Как бы лю­ди друг дру­га ни лю­би­ли, они жи­вут в се­мье, пол­ной про­блем, за­дач, труд­но­стей, ино­гда опас­но­стей, ино­гда го­ря. И вот есть сло­во в Свя­щен­ном Пи­са­нии: “Претерпевший же до кон­ца спа­сет­ся” (Мф. 24: 13). Жизнь тре­бу­ет тер­пе­ния, стой­ко­сти; осу­ще­ст­в­ле­ние люб­ви, осуще­ст­в­ле­ние един­ст­ва, осу­ще­ст­в­ле­ние сво­его сво­бод­но­го цар­ст­вен­но­го стоя­ния в об­ще­ст­ве — все это тре­бу­ет мужест­ва, а по­рой и под­ви­га.

Мы мо­лим­ся о том, что­бы при­шло вре­мя, ко­гда, вы­дер­жав ис­пы­та­ние жиз­ни во всей ее слож­но­сти, — а слож­нее, чем осу­ще­ст­в­ле­ние со­вер­шен­ной люб­ви, ни­че­го нет, — же­них и не­вес­та вен­ча­лись в веч­но­сти вен­ца­ми му­че­ни­че­ст­ва. Мы по­ни­ма­ем му­че­ни­че­ст­во как стра­да­ние, но сло­во му­че­ни­че­ст­во (пе­ре­вод гре­че­ско­го “мартири­он”) в пер­вую оче­редь озна­ча­ет не стра­да­ние, но сви­де­тель­ст­во. Му­че­ник — это тот, кто сви­де­тель­ст­ву­ет перед всем ми­ром о ка­кой-то ценно­сти, в дан­ном слу­ча­е — о люб­ви, о прав­де, об ис­ти­не, о кра­со­те, и кто ни пе­ред чем не ос­та­нав­ли­ва­ет­ся для то­го, что­бы до­ве­сти это сви­де­тель­ст­во до тех, ко­то­рым оно нуж­но. И, ко­неч­но, это зна­чит, что ис­тин­ный сви­де­тель го­тов и жизнь свою по­ло­жить для то­го, что­бы его сви­де­тель­ст­во дош­ло, что­бы оно вос­сия­ло, прогре­ме­ло или ти­хим об­ра­зом обда­ло те­п­ло­той, лас­кой, ра­до­стью и на­де­ж­дой всех ок­ру­жаю­щих. И мы при­зы­ва­ем всех но­во­брач­ных, вся­ко­го же­ни­ха и вся­кую не­вес­ту ве­рить в лю­бовь, ве­рить друг во дру­га с та­кой си­лой, с та­кой глу­би­ной, что­бы сви­де­тель­ст­во­вать, че­го бы это ни стои­ло, о люб­ви, о един­ст­ве, о том, что все мо­жет по­бе­дить ис­тин­ная лю­бовь.

***

Да­лее по хо­ду служ­бы вен­ча­ния же­них и не­вес­та, те­перь уже увен­чан­ные, слу­ша­ют два чте­ния. Од­но взя­то из По­сла­ния свя­то­го апо­сто­ла Пав­ла к Ефе­ся­нам, из по­след­ней гла­вы. Я его про­чту на рус­ском язы­ке, по­то­му что мно­гие, посещающие цер­ковь и при­сут­ст­во­вав­шие при вен­ча­нии, слы­ша­ли его на сла­вян­ском язы­ке, ко­то­рый, ве­ро­ят­но, им не все­гда был по­ня­тен. “…бла­го­да­ря все­гда за все Бо­га и От­ца, во имя Гос­по­да на­ше­го Ии­су­са Хри­ста, по­ви­ну­ясь друг дру­гу в стра­хе Бо­жи­ем. Же­ны, по­ви­нуй­тесь сво­им мужь­ям, как Гос­по­ду, по­то­му что муж есть гла­ва же­ны, как и Хри­стос гла­ва Церк­ви, и Он же Спа­си­тель те­ла. Но, как Цер­ковь по­ви­ну­ет­ся Хри­сту, так и же­ны сво­им мужь­ям во всем. Му­жья, лю­би­те сво­их жен, как и Хри­стос воз­лю­бил Цер­ковь и пре­дал Се­бя за нее, что­бы ос­вя­тить ее, очистив ба­нею вод­ною, по­сред­ст­вом сло­ва; что­бы пред­ста­вить ее Се­бе слав­ною Цер­ко­вью, не имею­щею пят­на, или по­ро­ка, или че­го-ли­бо по­доб­но­го, но да­бы она бы­ла свя­та и не­по­роч­на. Так долж­ны му­жья лю­бить сво­их жен, как свои те­ла: лю­бя­щий свою же­ну лю­бит са­мо­го се­бя. Ибо ни­кто ни­ко­гда не имел не­на­вис­ти к сво­ей пло­ти, но пита­ет и гре­ет ее, как и Гос­подь Цер­ковь; по­то­му что мы чле­ны те­ла Его, от пло­ти Его и от кос­тей Его. Посему ос­та­вит че­ло­век от­ца сво­его и мать и при­ле­пит­ся к же­не сво­ей, и бу­дут двое од­на плоть (Быт. 2: 24). Тай­на сия ве­ли­ка; я го­во­рю по от­но­ше­нию ко Хри­сту и к Церк­ви. Так ка­ж­дый из вас да лю­бит свою же­ну, как са­мо­го се­бя; а же­на да бо­ит­ся сво­его му­жа” (Еф. 5: 20-33).

Это по­сла­ние, с од­ной сто­ро­ны, го­во­рит об очень глу­бо­ких от­но­ше­ни­ях ме­ж­ду Цер­ко­вью и Хри­стом. Хри­стос при­шел на зем­лю спа­сти че­ло­ве­че­ст­во; Бог стал че­ло­ве­ком, и спа­се­ние это Он со­вер­ша­ет це­ною Сво­ей жиз­ни и Сво­ей смер­ти. И это пер­вое, о чем долж­ны ду­мать му­жья, ко­гда они всту­па­ют в брак: им вру­ча­ет­ся Бо­гом хруп­кое су­ще­ст­во, ко­то­ро­му они ска­за­ли: “Я те­бя люб­лю”, — и эта лю­бовь долж­на быть та­ко­ва, что муж го­тов всем по­жерт­во­вать, всей сво­ей жизнью, из-за люб­ви к же­не и по люб­ви к сво­им де­тям. Муж яв­ля­ет­ся гла­вой се­мьи не по­то­му, что он муж­чи­на, а по­то­му, что он яв­ля­ет­ся об­ра­зом Хри­ста, и же­на его и де­ти мо­гут ви­деть в нем этот об­раз, то есть об­раз люб­ви без­гра­нич­ной, люб­ви пре­дан­ной, люб­ви са­мо­от­вер­жен­ной, люб­ви, ко­то­рая го­то­ва на все, что­бы спа­сти, за­щи­тить, на­пи­тать, уте­шить, об­ра­до­вать, вос­пи­тать свою се­мью. Это ка­ж­дый че­ло­век дол­жен пом­нить.

Слиш­ком лег­ко муж­чи­не ду­мать, что по­то­му толь­ко, что он муж­чи­на, он име­ет пра­ва на свою же­ну, над сво­ей же­ной и над свои­ми деть­ми. Это — не­прав­да. Ес­ли он не об­раз Хри­ста, то ни­кто ему не обя­зан ни­ка­ким ува­же­ни­ем, ни­ка­ким стра­хом, ни­ка­ким по­слу­ша­ни­ем. А же­на яв­ля­ет­ся ико­ной, об­ра­зом Церк­ви. Цер­ковь име­ет как бы два ли­ка. Она — невес­та, ра­дую­щая­ся о том, что она воз­люб­ле­на Богом, и воз­люб­ле­на та­кой лю­бо­вью, ко­то­рая яв­ле­на во Хри­сте. Но вместе с тем (и это об­раз, ко­то­рый да­ет апо­стол Па­вел в од­ном из сво­их по­сла­ний) она яв­ля­ет­ся не­вес­той Агн­ца, то есть за­клан­но­го Спа­си­те­ля. Она — не­вес­та, та, кото­рая на­столь­ко — так глу­бо­ко, так со­вер­шен­но — воз­лю­би­ла сво­его же­ни­ха, что по не­зыб­ле­мой вер­но­сти мо­жет все ос­та­вить, все за­быть, от все­го ото­рвать­ся по люб­ви к не­му и последовать за ним, ку­да бы он ни по­шел, ес­ли нуж­но — да­же на стра­да­ния, ес­ли нуж­но — на крест. Вы ви­ди­те, что в этом по­сла­нии го­во­рит­ся не о вла­ды­че­ст­ве му­жа и подчинен­но­сти же­ны, а о та­кой вза­им­ной люб­ви, ко­то­рая яв­ля­ет­ся жерт­вен­ной, ге­рои­че­ской лю­бо­вью му­жа, и на которую же­на мо­жет от­ве­тить та­кой же жерт­вен­ной лю­бо­вью. Это мы долж­ны все­гда пом­нить, по­то­му что слиш­ком часто этот от­ры­вок Свя­щен­но­го Пи­са­ния тол­ку­ют лож­но: уни­жая же­ну и воз­ве­ли­чи­вая му­жа, пред­став­ляя его гор­дым вла­сти­те­лем.

За чте­ни­ем из Апо­сто­ла сле­ду­ет чте­ние из Еван­ге­лия от Ио­ан­на, са­мое на­ча­ло вто­рой гла­вы. Я его при­ве­ду по-рус­ски: “На тре­тий день был брак в Ка­не Га­ли­лей­ской, и Ма­терь Ии­су­са бы­ла там. Был так­же зван Ии­сус и уче­ни­ки Его на брак. И как не­дос­та­ва­ло ви­на, то Ма­терь Ии­су­са го­во­рит Ему: ви­на нет у них. Ии­сус го­во­рит Ей: что Мне и Те­бе, Же­но? еще не при­шел час Мой. Ма­терь Его ска­за­ла слу­жи­те­лям: что ска­жет Он вам, то сде­лай­те. Бы­ло же тут шесть ка­мен­ных во­до­но­сов, сто­яв­ших по обы­чаю очи­ще­ния Иу­дей­ско­го, вме­щав­ших по две или по три ме­ры. Ии­сус го­во­рит им: на­пол­ни­те со­су­ды во­дою. И на­пол­ни­ли их до вер­ха. И го­во­рит им: те­перь по­черп­ни­те и не­си­те к распо­ря­ди­те­лю пи­ра. И по­нес­ли. Ко­гда же рас­по­ря­ди­тель от­ве­дал во­ды, сде­лав­шей­ся ви­ном, — а он не знал, откуда это ви­но, зна­ли толь­ко слу­жи­те­ли, по­чер­павшие во­ду,— то­гда рас­по­ря­ди­тель зо­вет же­ни­ха и го­во­рит ему: вся­кий че­ло­век по­да­ет спер­ва хо­ро­шее ви­но, а ко­гда на­пьют­ся, то­гда худ­шее; а ты хо­ро­шее ви­но сбе­рег досе­ле. Так по­ло­жил Ии­сус на­ча­ло чу­де­сам в Ка­не Га­ли­лей­ской и явил сла­ву Свою; и уве­ро­ва­ли в Не­го уче­ни­ки Его” (Ин. 2: 1-11).

Я хо­чу об­ра­тить ва­ше вни­ма­ние вот на что. Хри­стос при­шел на бед­ную свадь­бу. Лю­ди со­бра­лись в ма­лень­кой де­рев­не, на ху­то­ре ка­ком-то, при­шли, из­го­ло­дав­шись по ра­до­сти — не по вы­пив­ке, ко­неч­но, а по друж­бе, по све­ту, по те­п­лу, по лас­ке — и на­чал­ся бед­ный де­ре­вен­ский пир. Че­рез са­мое ко­рот­кое вре­мя, ве­ро­ят­но, то не­мно­гое, что бы­ло приготовлено, бы­ло съе­де­но, и то ви­но, ко­то­рое бы­ло при­па­се­но, бы­ло вы­пи­то. И то­гда Бо­жия Ма­терь об­ра­ща­ет внимаие Сво­его Бо­же­ст­вен­но­го Сы­на на то, что ви­но уже вы­пи­то. Что Она этим хо­те­ла ска­зать? Не­у­же­ли Она го­во­рит Сво­ему Сы­ну: сде­лай, мол, что-ни­будь, что­бы они еще мог­ли бы пить и пить, и на­пить­ся так, что­бы сва­лить­ся под скамьи, — не­у­же­ли это­го Она хо­те­ла? Нет; Она, ко­неч­но, ви­де­ла, что их серд­ца так ис­то­ско­ва­лись по ра­до­сти, по счастью, по то­му чув­ст­ву, ко­то­рое да­ет за­быть все тя­го­ты ми­ра, все, что да­вит, гне­тет; серд­ца еще пол­ны же­ла­ния пребыть в цар­ст­ве этой люб­ви же­ни­ха и не­вес­ты, со­зер­цать не­бес­ное ви­де­ние лас­ки. И Хри­стос об­ра­ща­ет­ся к Ней с вопро­сом, ко­то­рый сму­ща­ет мно­гих: “Что Мне и Те­бе, Же­но?”

В не­ко­то­рых пе­ре­во­дах и в не­ко­то­рых тол­ко­ва­ни­ях Отцов: “Что ме­ж­ду Мной и То­бой? По­че­му имен­но Ты ко Мне обраща­ешь­ся с этим во­про­сом? Не­у­же­ли по­то­му, что Я — Твой Сын и Ты ду­ма­ешь, что у Те­бя есть на­до Мной ка­кая-то власть? В та­ком слу­чае на­ши от­но­ше­ния толь­ко зем­ные, плот­ские, в та­ком слу­чае Мой час, час не­бес­ных чу­дес, еще не при­шел…” Ма­терь Бо­жия Ему не от­ве­ча­ет в том смыс­ле, что: как же так, раз­ве Я не Твоя Мать? И не от­ве­ча­ет так­же: “Раз­ве Я не знаю, что Ты — Сын Бо­жий?” Она толь­ко об­ра­ща­ет­ся к ок­ру­жаю­щим и их де­ла­ет как бы со­уча­ст­ни­ка­ми Своей ве­ры; Она го­во­рит слу­гам: “Что бы Он вам ни ска­зал — сде­лай­те…” Этим Она го­во­рит дей­ст­ви­ем, а не сло­вами Сво­ему Сы­ну: “Я знаю, кто Ты, Я знаю, что Ты — Мой Сын по пло­ти и что Ты — Бог, со­шед­ший в мир для спа­се­ния ми­ра, и Я по­то­му к Те­бе об­ра­ща­юсь не как к Сы­ну, а как к Бо­гу Сво­ему, Твор­цу, Про­мыс­ли­те­лю, То­му, Ко­то­рый мо­жет лю­бить зем­лю до смер­ти…” И то­гда со­вер­ша­ет­ся чу­до, по­то­му что при­шло в мир Цар­ст­во Бо­жие ве­рой од­но­го человека.

Ка­кой же это нам урок о том, что и мы мо­жем — ка­ж­дый из нас — ве­рой как бы от­крыть дверь при­хо­ду Хри­ста и соз­дать си­туа­цию, ко­то­рая даст воз­мож­ность Бо­гу чу­до­дей­ст­вен­но из­ме­нить об­ста­нов­ку, пол­ную тос­ки, не­удов­ле­тво­рен­но­сти, и сде­лать из нее об­ста­нов­ку ли­кую­щей, тор­же­ст­вую­щей ра­до­сти! Что даль­ше? — Все очень про­сто: да, слу­ги по­чер­па­ли ви­но, да, они при­нес­ли его хо­зяи­ну, рас­по­ря­ди­те­лю празд­ни­ка; но с на­ми ос­та­ет­ся од­но важ­ное со­бы­тие: то, что в этот мо­мент ве­ра од­но­го че­ло­ве­ка сде­ла­ла зем­ную об­ста­нов­ку не­бес­ной. И еще дру­гое: един­ст­вен­ная за­по­ведь, ко­то­рую да­ла нам Ма­терь Бо­жия: “что бы Он вам ни ска­зал — сде­лай­те…”

Ко­гда ра­до­сти ва­шей нач­нет при­хо­дить ко­нец, ко­гда вы уже по­чув­ст­вуе­те, что вы друг дру­гу да­ли все, что вы толь­ко мог­ли дать, что но­во­го вы ни­че­го не мо­же­те ска­зать, что вы мо­же­те толь­ко по­вто­рять: “Я те­бя люб­лю”, вы­ра­зить это не мо­же­те по-но­во­му, то­гда при­слу­шай­тесь к то­му, что Бог го­во­рит в ва­ших серд­цах, при­слу­шай­тесь глу­бо­ко к то­му, что Он вам ска­жет,— и что бы Он вам ни ска­зал, то сде­лай­те; и то­гда во­да обыч­ной жиз­ни — се­рость жиз­ни, бес­цвет­ность ее — вдруг про­сия­ет. Мы все ви­де­ли ино­гда зем­лю, по­кры­тую ро­сой. К вос­хо­ду солн­ца это по­ле — се­рое, да­же зе­лень, по­кры­тая эти­ми ка­п­ля­ми во­ды, как бы ту­ск­не­ет; и вдруг под­ня­лось солн­це, и все за­свер­ка­ло, за­сия­ло цве­та­ми ра­ду­ги. Так и жизнь, ко­то­рая по­ту­ск­не­ла, мо­жет пре­вра­тить­ся в тор­же­ст­во, стать пре­крас­ной по­то­му толь­ко, что мы да­ли Бо­гу ме­сто в ней, она мо­жет за­си­ять, как это по­ле, все­ми цве­та­ми ра­ду­ги и кра­со­ты.

По­сле чте­ния Еван­ге­лия, как и в ли­тур­гии [13] , на­чи­на­ет­ся ко­рот­кая ек­те­нья, то есть ко­рот­кий ряд мо­литв, в ко­то­рых мы при­но­сим Бо­гу свои про­ше­ния о но­во­брач­ных. Это ес­те­ст­вен­но вы­те­ка­ет из чте­ния Еван­ге­лия, по­то­му что вся­кое чте­ние из Еван­ге­лия го­во­рит о том, что нам за­по­ве­да­на вза­им­ная лю­бовь, а вза­им­ная лю­бовь все­гда вы­ра­жа­ет­ся для ве­рую­ще­го в го­ря­чей, сер­деч­ной мо­лит­ве о тех, ко­го он лю­бит; и, с дру­гой сто­ро­ны, смысл мо­лит­вы за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы сде­лать жизнь но­во­брач­ных дос­той­ной и вся­че­ски под­дер­жать все бла­го­род­ное, что в них есть.

И вот эта ектенья, в ча­ст­но­сти, за­кан­чи­ва­ет­ся Мо­лит­вой Гос­под­ней “От­че наш”. “От­че наш” — это мо­лит­ва Церк­ви, это единствен­ная мо­лит­ва, ко­то­рую нам за­по­ве­дал Гос­подь, и она тем за­ме­ча­тель­на, что ко­гда мы го­во­рим “От­че наш”, мы го­во­рим не толь­ко о лич­ном на­шем От­це Не­бес­ном, и да­же не об От­це Не­бес­ном, Ко­то­рый яв­ля­ет­ся От­цом всех нас, здесь со­брав­ших­ся, но и об От­це Гос­по­да на­ше­го Ии­су­са Хри­ста. Этим мы вклю­ча­ем­ся в тай­ну Спа­си­те­ля; как говорится в од­ном мес­те у апо­сто­ла Пав­ла, “жизнь ва­ша со­кры­та со Хри­стом в Бо­ге” (Кол. 3: 3); и вот эту мо­лит­ву мы при­но­сим как бы из глу­бин Хри­сто­вой люб­ви, из глу­бин та­ин­ст­ва един­ст­ва Спа­си­те­ля Хри­ста с Не­бес­ным От­цом. Подробнее го­во­рить об этой мо­лит­ве я сей­час не мо­гу, но нам на­до пом­нить, что это мо­лит­ва, ко­то­рая и Хри­ста, и нас со­еди­ня­ет в од­ном про­ше­нии, в од­ном кри­ке ду­ши, — с тем, что­бы все в нас бы­ло дос­той­но хри­сти­ан­ско­го при­зва­ния.

Брак, как я го­во­рил в са­мом на­ча­ле, рас­смат­ри­ва­ет­ся как на­ча­ло Цар­ст­ва Бо­жия. И эта мо­лит­ва яв­ля­ет­ся мо­лит­вой Цар­ст­ва Бо­жия по пре­иму­ще­ст­ву. Даль­ше она рас­цве­та­ет,— рас­цве­та­ет тем, что же­них и не­вес­та пьют из од­ной ча­ши. Это вос­по­ми­на­ние о том вре­ме­ни, ко­гда бра­ко­со­че­та­ние со­вер­ша­лось во вре­мя ли­тур­гии, и эта ча­ша — то, что ос­та­лось от древ­не­го обы­чая же­ни­ху и не­вес­те при­ча­щать­ся вме­сте. С тех пор чин раз­вил­ся. Мы до­пус­ка­ем до вен­ча­ния не только пра­во­слав­ных, но и ве­рую­щих ино­слав­ных [14], ко­то­рые не мо­гут вме­сте с пра­во­слав­ны­ми при­час­тить­ся от одной ча­ши, и по­это­му эта ча­ша сим­во­ли­зи­ру­ет, как бы из­да­ли, при­об­щен­ность.

А с дру­гой сто­ро­ны, вы, на­вер­ное, пом­ни­те, как в древ­но­сти го­во­ри­ли о том, что ча­ша, ко­то­рая ис­пи­ва­ет­ся, пред­став­ля­ет со­бой че­ло­ве­че­скую судь­бу. И вот “пить ча­шу до дна” — это зна­чит раз­де­лить судь­бу до са­мо­го дна, то есть до са­мой глу­би­ны при­об­щен­но­сти. И же­них с не­вес­той так имен­но при­об­ща­ют­ся этой ча­ши, ко­то­рая пе­ред тем ко­рот­ко бла­го­слов­ля­ет­ся свя­щен­ни­ком.

По­сле че­го свя­щен­ник их во­дит во­круг ана­лоя [15], на ко­то­ром ле­жит Еван­ге­лие Хри­сто­во. Три раза они об­хо­дят его вслед за свя­щен­ни­ком. Чис­ло три в Вет­хом За­ве­те, как и в Но­вом, оз­на­ча­ет пол­но­ту вре­ме­ни. В постригe[16] как и в на­ча­ле вен­ча­ния, три раза ста­вит­ся во­прос: “Хо­чешь ли ты?..” Пер­вый раз ты мо­жешь быть взят врас­плох, вто­рой раз ты мо­жешь от­ве­тить по­лу­уве­рен­но, а в тре­тий раз ты дол­жен по­сту­пить с со­вер­шен­ной уве­рен­но­стью. Так и тут — жених и не­вес­та три раза ве­дут­ся во­круг ана­лоя, на ко­то­ром ле­жит Еван­ге­лие; а Еван­ге­ли­е — это, с од­ной сто­ро­ны, сло­во Бо­жие, то, что про­по­ве­да­но нам Хри­стом, а с дру­гой сто­ро­ны, оно как бы ико­на, по­то­му что Хри­стос на­зы­ва­ет­ся Бо­жи­им Сло­вом: Он дол­жен быть в цен­тре то­го ше­ст­вия, ко­то­рое пред­став­ля­ет со­бой че­ло­ве­че­ская жизнь. Мы подходим сей­час к кон­цу служ­бы вен­ча­ния. Под ру­ко­во­дством свя­щен­ни­ка, не­су­ще­го крест и обе­щаю­ще­го по­бе­ду, жених и не­вес­та обош­ли ана­лой, на ко­то­ром ле­жит свя­тое Еван­ге­лие, об­ра­зуя этим трое­крат­ным об­хо­ж­де­ни­ем весь жизнен­ный путь, в цен­тре ко­то­ро­го бу­дет Бог и Его уче­ние.

Ко­гда они ста­ли на свои мес­та, с них с крат­кой мо­лит­вой сни­ма­ют­ся вен­цы. Же­ни­ху пред­пи­сы­ва­ет­ся хо­дить в ми­ре и совер­шать в прав­де за­по­ве­ди Бо­жии, не­вес­те — ра­до­вать­ся о сво­ем му­же и жить дос­той­но за­по­ве­дям Гос­под­ним. И за­тем чи­та­ют­ся две ко­рот­кие мо­лит­вы: “Бо­же, Бо­же наш, при­ше­дый в Ка­ну Га­ли­лей­скую, и та­мош­ний брак благослови­вый, бла­го­сло­ви и ра­бы Твоя сия, Тво­им про­мыс­лом ко об­ще­нию бра­ка со­че­тав­шыя­ся; бла­го­сло­ви их вхо­ды и ис­хо­ды; ум­но­жи во бла­гих жи­вот их, вос­при­ими вен­цы их в цар­ст­вии Тво­ем, не­сквер­ны, и не­по­роч­ны, и ненаветны [17]  со­блю­да­яй, во ве­ки ве­ков.” И вто­рая: “Отец, Сын, и Свя­тый Дух, Все­свя­тая, и Еди­но­сущ­ная, и Жи­во­на­чаль­ная Трои­ца, Еди­но Бо­же­ст­во и Цар­ст­во, да бла­го­сло­вит вас, и да по­даст вам дол­го­жи­тие, бла­го­ча­дие, пре­спея­ние [18]жи­во­та и ве­ры, и да ис­пол­нит вас всех су­щих на зем­ли бла­гих, да спо­до­бит вас и обе­щан­ных благ вос­при­ятия, мо­лит­ва­ми Свя­тыя Бо­го­ро­ди­цы, и всех свя­тых, аминь”. Здесь сно­ва нам рас­кры­ва­ет­ся Свя­тая Трои­ца как Уч­ре­ди­тель, Ох­ра­ни­тель и как Об­ра з со­вер­шен­ной вза­им­ной люб­ви, Трои­ца Еди­но­сущ­ная, Ко­то­рая по люб­ви и по при­ро­де Еди­на, Ко­то­рая да­ет жизнь, Ко­то­рая бла­го­слов­ля­ет нас…

И за­тем мы про­сим о та­ких про­стых ве­щах, как дол­гая жизнь, до­б­рые де­ти, пре­ус­пея­ние в жиз­ни, ум­но­же­ние ве­ры и всех су­щих на зем­ле благ. Уже рань­ше в од­ной мо­лит­ве мы про­си­ли о том, что­бы Гос­подь дал вен­чаю­щим­ся все, что зем­ля мо­жет дать са­мо­го луч­ше­го, с тем, что­бы они в пер­вую оче­редь уде­ля­ли дру­гим, с тем, что­бы по­лу­чив от Бо­га, по Божией люб­ви, по ми­ло­сер­дию все, что зем­ля мо­жет дать, — и они по ми­ло­сер­дию, по люб­ви, с лас­кой да­ва­ли тем, кто пре­бы­ва­ет в ка­кой бы то ни бы­ло ну­ж­де,— и ду­шев­ной, и те­лес­ной. Мы мо­ли­лись и о том, что­бы Гос­подь бла­го­сло­вил этот брак по мо­лит­вам ро­ди­те­лей, по­то­му что, как ска­за­но, “бла­го­сло­ве­ние ро­ди­те­лей ут­вер­жда­ет до­ма де­тей” (Сир. 3: 9).

Как это все пре­крас­но! Мы ви­дим, что в тай­не Свя­той Трои­цы со­еди­ня­ют­ся и не­бо, и зем­ля, что все са­мое пре­крас­ное, о чем мож­но толь­ко меч­тать, де­ла­ет­ся ре­аль­но­стью или, по край­ней ме­ре, воз­мож­но­стью, ес­ли толь­ко мы сме­ло, по­рой ге­рои­че­ски, бу­дем со­вер­шать свой зем­ной путь.

В са­мом кон­це чи­на вен­ча­ния мы при­но­сим мо­лит­ву Бо­жи­ей Ма­те­ри, Де­ве Бо­го­ро­ди­це, Ко­то­рая так воз­лю­би­ла мир, что Она Сво­его Сы­на сво­бод­но от­пус­ти­ла на жизнь ра­ди че­ло­ве­че­ст­ва и на смерть кре­ст­ную, му­чи­тель­ную ра­ди спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва. Она все мо­жет по­нять, Она в Сво­ей чис­то­те и свя­то­сти мо­жет по­нять и без­брач­но­го, и же­на­то­го; Она в Сво­ей чис­то­те мо­жет по­нять всю тай­ну че­ло­ве­че­ской при­ро­ды с ее бо­ре­ни­ем и, вме­сте, с не­из­ме­ри­мой кра­со­той челове­че­ской ду­ши и с не­из­ме­ри­мым дос­то­ин­ст­вом че­ло­ве­че­ско­го те­ла. И по­это­му мы за­кан­чи­ва­ем служ­бу мо­лит­вой Бо­жи­ей Ма­те­ри: “Дос­той­но есть яко во­ис­ти­ну бла­жи­ти Тя, Бо­го­ро­ди­цу, При­сноб­ла­жен­ную и Пре­не­по­роч­ную и Матерь Бо­га на­ше­го. Че­ст­ней­шую Хе­ру­вим и слав­ней­шую без срав­не­ния Се­ра­фим, без ист­ле­ния Бо­га Сло­ва Рожд­шую, су­щую Бо­го­ро­ди­цу Тя ве­ли­ча­ем”. И за этим свя­щен­ник про­из­но­сит сле­дую­щее бла­го­сло­ве­ние: “Иже в Ка­не Га­ли­лей­стей при­ше­ст­ви­ем Сво­им чес­тен брак по­ка­за­вый, Хри­стос ис­тин­ный Бог наш [19], мо­лит­ва­ми Пре­чистыя Сво­ея Ма­те­ре, свя­тых слав­ных и все­хваль­ных апо­стол, свя­тых бо­го­вен­чан­ных ца­рей, рав­но­апо­сто­лов Кон­стан­ти­на и Еле­ны; свя­то­го ве­ли­ко­му­че­ни­ка Про­ко­пия [20], и всех свя­тых, по­ми­лу­ет и спа­сет нас, яко Благ и Че­ло­ве­ко­лю­бец.”

И за­тем по­ет­ся мно­го­ле­тие: Мно­гая, мно­гая ле­та жиз­ни — под­виж­ни­че­ской, чис­той, дос­той­ной и Бо­га, и той вза­им­ной люб­ви, ко­то­рая при­ве­ла к бра­ку же­ни­ха и не­вес­ту. На этом за­кан­чи­ва­ет­ся служ­ба вен­ча­ния. 

Примечания

[1]Ев­ха­ри­стия — та­ин­ст­во при­ча­ще­ния, в ко­то­ром ве­рую­щие со­еди­ня­ют­ся Хри­сту, при­ча­ща­ясь под ви­дом хле­ба и ви­на Его Те­лу и Кро­ви.

[2]Об­раз взят из кни­ги От­кро­ве­ния Ио­ан­на Бо­го­сло­ва (Откр. 19, 7), где оз­на­ча­ет окон­ча­тель­ное еди­не­ние ве­рую­щих со Хри­стом в Цар­ст­ве Не­бес­ном.

[3]См. Исх., гл. 12. О зна­че­нии жерт­вы см. Ми­тро­по­лит Ан­то­ний. Бе­се­ды о ве­ре и Церк­ви. — М., 1991 (О Бо­же­ст­вен­ной ли­тур­гии).

[4]Еван­ге­лие и дру­гие но­во­за­вет­ные пи­са­ния со­хра­ни­лись в ви­де ру­ко­пи­сей раз­но­го объ­е­ма и це­ло­ст­но­сти. Содержание не­ко­то­рых фраг­мен­тов та­ких ру­ко­пи­сей не бы­ло вклю­че­но в окон­ча­тель­но при­знан­ный Цер­ко­вью пол­ный, так называе­мый ка­но­ни­че­ский, текст Свя­щен­но­го Пи­са­ния.

[5]См.: Ми­тро­по­лит Ан­то­ний Су­рож­ский. Про­по­ве­ди и бе­се­ды. — М.: “Либ­рис”, 1991 .с. 63.

[6]Мар­сель, Габ­ри­эль (1889-1973) -- франц. ка­то­ли­че­ский фи­ло­соф, дра­ма­тург и кри­тик.

[7]Вен­сан (Вин­сент) де Поль (1581-1660) — фран­цуз­ский свя­щен­ник, про­по­ве­до­вал и слу­жил сре­ди бед­но­ты; основатель кон­гре­га­ций (объ­е­ди­не­ний) Сес­тер ми­ло­сер­дия, Свя­щен­ни­ков-мис­сио­не­ров и др. бла­го­тво­ри­тель­ных учреждений.

[8]Об­ру­че­ние, вен­ча­ние — от­дель­ные час­ти цер­ков­но­го чи­на бра­ко­со­че­та­ния; объ­яс­не­ние их да­ет­ся да­лее по тек­сту.

[9] См. Лк. 15, 11-32.

[10]См. Н. В. Го­голь “Мерт­вые ду­ши”, т. II, гл. 2.

[11]При­твор — часть хра­ма при вхо­де; в древ­но­сти там со­вер­ша­лись не­ко­то­рые час­ти бо­го­слу­же­ния; там же стоя­ли огла­шен­ные, т.е. лю­ди, еще толь­ко го­то­вя­щие­ся к та­ин­ст­ву кре­ще­ния.

[12] К. С. Льюис (1898-1963). Об­раз взят из его кни­ги “Про­сто хри­сти­ан­ст­во”. См.: К. С. Льюис. Лю­бовь. Стра­да­ние. Наде­ж­да. М.: Рес­пуб­ли­ка, 1992.

[13] Ли­тур­гия — глав­ное хри­сти­ан­ское бо­го­слу­же­ние, за ко­то­рым со­вер­ша­ет­ся та­ин­ст­во при­ча­ще­ния ве­рую­щих Свя­тым Таи­нам, Те­лу и Кро­ви Хри­сто­вым.

[14]Вен­ча­ние ино­слав­ных с пра­во­слав­ны­ми до­пус­ка­ет­ся Рус­ской Цер­ко­вью при со­блю­де­нии не­ко­то­рых ус­ло­вий, в частно­сти — обя­за­тель­ст­ве вос­пи­ты­вать де­тей в пра­во­слав­ной ве­ре. На та­кой брак тре­бу­ет­ся раз­ре­ше­ние ар­хие­рея. 

[15]Ана­лой — вы­со­кий сто­лик с по­ло­гой верх­ней дос­кой для удоб­ст­ва чте­ния ле­жа­щих на нем бо­го­слу­жеб­ных книг или це­ло­ва­ния ле­жа­щей на нем ико­ны. 

[16]По­стриг — чин (пол­ное из­ло­же­ние всех мо­литв) при­ня­тия мо­на­ше­ст­ва

[17]Чис­ты­ми и за­щи­щен­ны­ми от вся­ких коз­ней

[18] Пре­спея­ние — ус­пех, бла­го­по­лу­чие.

[19]Хри­стос, ис­тин­ный Бог наш, по­ка­зав­ший Сво­им по­се­ще­ни­ем бра­ка в Ка­не Га­ли­лей­ской дос­то­ин­ст­во бра­ка...

[20]По объ­яс­не­нию “На­столь­ной кни­ги для свя­щен­но­цер­ков­но­слу­жи­те­лей”, со­став­лен­ной С. В. Бул­га­ко­вым (Харь­ков, 1900; пе­ре­изд.: М., 1993), на от­пус­те по­ми­на­ют­ся свя­тые рав­но­апо­столь­ные Кон­стан­тин и Еле­на — пер­вые зем­ные цари, при­няв­шие хри­сти­ан­ст­во и рас­про­стра­няв­шие пра­во­ве­рие. Но­во­вен­чан­ная па­ра при­зы­ва­ет­ся под­ра­жать их апостоль­ской рев­но­сти и тру­дам по Бо­ге. Свя­той ве­ли­ко­му­че­ник Про­ко­пий во вре­мя сво­их стра­да­ний во­оду­ше­вил двена­дцать бла­го­род­ных жен­щин ид­ти на стра­да­ния и смерть за ве­ру с ра­до­стью, как на брач­ный пир. Их при­мер должен вдох­нов­лять но­во­вен­чан­ную па­ру стре­мить­ся на­сле­до­вать вен­цы Не­бес­но­го Цар­ст­вия.

Календарь

29 марта 2024 г. ( 16 марта ст.ст.), пятница. Мученика Савина. Великий пост.

сегодня

08.00Литургия Преждеосвященных Даров. Заупокойная лития

17.00 – Вечернее заупокойное богослужение

ЗАДАТЬ ВОПРОС СВЯЩЕННИКУ
ПОМОЛИМСЯ ВМЕСТЕ

Объявления