Прот. Алексий Уминский. Беседы об исповеди

Словом прости побеждается сатана. Авва Дорофей

   Какие простые слова говорят святые отцы, - Словом "прости" побеждается сатана, - то есть то, что нам и надо сделать. Нам надо просто победить сатану.
   И оказывается, что это действительно просто. Надо только уметь сказать "прости" на всякое дело, во всяком месте и всякому человеку. Так искренне и от сердца. И как только мы внутри себя от сердца говорим это слово, мы разрываем всякую связь с сатаной. Ведь единственное существо в этом мире, не способное сказать "прости", это злобный дух вражий.
   Если бы случилось невозможное, и дьявол смог переступить через свою гордыню и покаяться, его бы больше не существовало, он бы немедленно вернулся в свое высочайшее архангельское достоинство. Он бы снова стал Ангелом, если бы смог... Но сделать этого он, к величайшему сожалению, не может.
   Но это может сделать человек. Как только он произносит великое слово "прости", Господь откликается, прощает человека, и тот чудесным образом проявляет потерянное в грехе Божественное достоинство. Состояние гордыни, помраченности, злобности вдруг исчезает, и преображенный человек приобщается к жизни ангельской. Покаянием сокрушаются все козни, отражаются все стрелы врага, бессильного пред словом "прости". Сети, которые с такой тщательностью и изощренным хитроумием он накручивает вокруг человека, разрываются, и открывается потерянная дорога в рай.
   Покайтесь, - призывает Иисус, выходя на проповедь, - приблизилось Царствие Небесное. Только так совершается возвращение в Царствие Небесное, дарованное нам Господом Его победой над сатаной. Он не просто возвращает нас в место блаженства, а дарует неизмеримо больше, чем было дано Адаму в раю. Человеку, сотворенному в земном раю, открывается рай небесный, вместо мира земного - Небесное Царство, которое неизреченно, непознаваемо, совершенно никак не определено, кроме того, что это есть Царство Божией любви, Царство Его настоящей жизни.
    Вот что нам даруется вместо потерянного земного блаженства. И только одно слово "прости", сказанное всею жизнью человека, - не случайно, не впопыхах, не формально, не в один единственный день в году, а всею нашей жизнью, - открывает нам эту дверь. Открывает любому, - разбойнику и праведнику, мытарю, и фарисею, блуднице и целомудренной, - каждому.
   И когда мы оказываемся способными всей жизнью своей всегда говорить "прости", это значит, что мы всегда оказываемся победителями сатаны. Только это и возвращает нас в рай. И этому слову мы будем учиться всю жизнь, чтобы оно стало нашим главным оружием в победе над злом. Потому что невозможно победить его иначе, как только по настоящему начать духовную борьбу.

ВЛАСТЬ ЧЕЛОВЕКА НАД ГРЕХОМ

   Порой для многих неверующих людей грань между тем, что хорошо, и что плохо более определена, чем для некоторых христиан, запутавшихся в ложных поверхностных представлениях о духовной жизни. Что бы мы ни сделали, все плохо, всё недостойно - часто говорят верующие, не понимая, что этими словами они обесценивают всю человеческую жизнь. Неверующие же обычно оценивают всё соизмеримо своей совести: добрый поступок - это добрый поступок, а плохой поступок это плохой поступок, и прожив обычную жизнь, не нарушая установленных обществом норм жизни, они привыкли считать себя порядочными, хорошими и нормальными людьми.
   Приходящие в Церковь новоначальные люди, прожившие долгую, насыщенную разнообразными событиями жизнь, конечно, многое в своей жизни оценивают совершенно иначе, чем это оценивается Церковью. Впервые подходя к исповеди, они берут в руки книги, созданные именно для того, чтобы помочь им в подготовке к этому таинству, но на самом деле встречаются с серьезными проблемами, потому что далеко не всегда такие книги приносят пользу. Есть среди них очень хорошие. Лучшая из них, а может быть единственная, - "Опыт построения исповеди" отца Иоанна Крестьянкина, хотя и она для новоначальных слишком сурова. Но в основном в подобных книгах человеческая жизнь преподается, как сплошной грех, который никак и ни в чем не имеет оправдания. Новообращенный человек, взяв в руки книгу, написанную формально о грехе и об исповеди, приходит в замешательство, когда видит список грехов, в которых, оказывается, надо каяться, а он их, как грех, еще для себя не осознает.
   Имея плоды нормальной хорошей человеческой жизни, - дети, семья, работа, что-то вокруг себя создал, дом построил, огород вскопал, - человек не может понять, почему добрые дела, которые он совершал, никакими добрыми делами не являются. Из подобных книг он узнает, что жил невенчаным, и любовь, которой любил, на самом деле оказывается сплошным непроницаемым грехом, и он должен за нее гореть в аду; детей не крестил; добрые поступки, которые он совершал для других людей, в своей основе имеют не добро, а мелкое тщеславие и возможность себя похвалить… То есть все, что бы он ни сделал, оказывается подсудно. Это вызывает сердечный протест, человек уничтожен, его нет, спасать некого.
    В некоторых книгах подобное перечисление грехов доходит до абсурда. Мне приходилось видеть книгу, написанную петербургским священником, которая называлась "Исповедайтеся Господеви". В ней подробно перечисляются всевозможные извращения, называются такие грехи, которые непристойно даже произносить. Для кого написана такая книга? Что же это за христиане, если у них такие грехи? Они и христианами-то называться не могут. Часто в списках грехов не делается разницы между строгой аскезой и образом жизни недавно обращенного человека, хотя многое очевидно недопустимое, скажем, для монаха, например, пригласить девушку на вальс, вполне может себе позволить верующий мирянин.
   Появляются поучения неизвестно откуда взявшихся "старцев", которые тоже учат, как надо правильно каяться. И если эту книжечку внимательно прочтешь, то обязательно дойдешь до какого-нибудь психического помешательства. Там все грехи названы в женском роде, "я делала то-то и то-то…", культивируя отношение в женщине, как к рабскому существу, готовому всё принять за чистую монету и подчиниться любой несуразице. Ясно, что такие вещи могут только поработить человеческое сознание, как это делается в тоталитарных сектах.
   Подобные книги представляют человека, как сгусток зла, который не может рассчитывать на прощение. Уничтожая любую возможность осознать себя, как богоподобную личность, они ввергают его в ложное духовное состояние, не дают возможности на что-то опереться и осмыслить свою жизнь в категориях нравственности, совести, своего изначального стремления к добру и справедливости. Это не вызывает ничего, кроме отчаяния, опустошения и протеста. Человек приходит на исповедь раздавленный, уничтоженный, не имея никакого основания для веры в то, что Бог может его простить.
   В самой структуре таких книг, в отношении к человеку, как к преступнику, есть что-то инквизиторское. Поэтому надо быть очень осторожным, беря в руки подобную книгу, иначе можно впасть в отчаяние и вообще от исповеди отойти. Конечно, встречаются книги более или менее хорошо написанные, но даже книга свт. Игнатия Брянчанинова способна произвести тяжелое впечатление, потому что построена она достаточно схематично, - есть добродетели, которых у нас нет, есть грехи, которые у нас сплошные, и есть форма, по которой мы исповедуемся. Но есть еще и живой человек, который хочет стать другим, который трепещет Бога, который только-только нащупывает к Нему какую-то тропинку. Опоры в Боге у него еще нет, он только пришел, чтобы ее найти, а ему вышибают ее из-под ног подобной книжкой об исповеди, идеология которых, к сожалению, такова, что на человека смотрят не так, как на него смотрит Бог - с любовью.

   Живя в этом мире и каждый день сталкиваясь с неразрешимыми проблемами и ситуациями, которые кажутся фатальными, не оставляющими никакого выбора, трудно бывает поверить в то, что нам дарована свобода, что мы можем хоть как-то повлиять на свою судьбу. В минуты отчаяния кажется совершенно очевидным, что, наверное, Бог меня не слышит, не любит и не желает мне спасения. Действительно, зависит ли в моей жизни что-то от меня? Способна ли моя собственная воля каким-то образом изменить мою жизнь?
   От подобных настроений легко придти к выводу, что не всем дано в этом мире спастись, не все, наверное, изначально к этому предназначены. Некоторые религиозные направления утверждают, что есть люди, особенным образом избранные Богом для спасения, а есть такие, у которых, как бы они ни трудились, как бы ни старались, ничего не получится. Одни предопределены ко спасению, другие к погибели, и спастись или не спастись от человека не зависит.
   Такие тяжелые мысли могут возникнуть даже при чтении Священного Писания. А ты кто, человек, что споришь с Богом? - пишет апостол Павел, - Изделие скажет ли сделавшему его: "зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого (Рим. 9,20-21)? Читаешь такое, и закрадывается мысль, что если создал тебя Господь горшком, то ничего кроме горшка из тебя и не выйдет. Не существует ли, действительно, страшной закономерности, и предопределенности, когда какой-то человек не может спастись в принципе?
   Но на это нам отвечает само Евангелие, говоря, что Бог не желает смерти грешника, что нет Божией воли, чтобы погиб хоть один из малых сих. Но воля Божия в том, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим 2, 3-4).
   У аввы Дорофея есть замечательный пример того, как суды Божии не похожи на суды человеческие, и насколько иначе может смотреть на человека Господь, чем смотрим на ближних своих мы своим немилосердным и лишенным любви взглядом.
   Он пишет, что в одном городе продавали рабов. На рынок пришли две женщины: одна - монахиня, а другая - блудница. Они увидели, что продают двух девочек, и монахиня решила купить одну девочку, чтобы воспитать ее в страхе Божием, а вторую девочку купила блудница и сделала ее сосудом греха в сто раз хуже себя. Спрашивается, если эти две выросшие девицы согрешат одним и тем же грехом, скажем, блудом, неужели Господь будет их судить одинаково? Конечно же нет, отвечает авва Дорофей. Господь знает, кому что было дано, в какой ситуации каждый прожил, и каким образом оплакал потом свой грех. Каков будет Его суд? Это известно только Ему одному. И в какой мере человек проявляет свою свободу и свою волю ко спасению, тоже судить не нам.
   Но единственное, в чем мы можем быть уверены, что, где бы человек ни был рожден, в какой стране, с каким цветом кожи, на каком бы языке ни разговаривали его родители и какие бы представления о мире они не имели, всякий человек рожден ко спасению. Любого человека, рожденного как в Новой Гвинее, так и в Нью-Йорке, в семье миллиардера или в обычной семье, ищет Господь, чтобы спасти его бессмертную душу; чтобы она встретилась с Ним в этой жизни; чтобы при выборе между добром и злом человек оказался способным по велению своей совести выбрать добро; чтобы естественный закон Божий, который Господь вложил в каждого из нас, как совесть, как призыв к Богоподобию и христианству даже в нехристианине, был осуществлен до самого конца.
   Каждый человек сотворен Богом, как богоподражательная личность, как сын. Поэтому Тиртулиан, древний учитель Церкви, так и говорит, - душа по природе своей христианка. То есть всякий человек, где бы и когда бы он ни родился, всегда рождается, прежде всего, как христианин, чтобы стать христианином и в Боге познать своего отца. Нет для Бога никого, кто был бы Ему чужд. Это надо знать каждому из нас, потому что в этом заключается промысел Божий о мире.
    В послании к Римлянам (2, 13-16) апостол Павел пишет, что даже язычники могут исполнить закон Божий, не зная его, хотя сама религиозная система, которую они исповедуют, может обманывать и уводить далеко от спасения. Закон Божий написан в сердце каждого человека, - это его совесть, путеводитель ко Христу. Когда человек, для которого совесть стала главным Законом Жизни, слышит о Христе, происходит настоящая встреча.
   Как бы низко человек не пал, даже на самом дне тяжких человеческих изуверств, существует выбор между добром и злом. Он есть всегда. Церковь учит, что Господь до ада сошел, когда искал погибшего Адама. В песнопениях страстной седмицы поется: На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего Владыко, даже до ада снишел еси ищай. До таких глубин человеческого зла, в такие глубины ада спустился Господь, что ад был исчерпан схождением Христовым.
   Кающемуся грешнику обязательно надо знать, что не осталось такого человеческого состояния, в которое бы Господь себя не погрузил, такой бездны порока, в которую бы Господь не спустился, нет такого греха, которой Господь бы не очистил, и не придумал сатана такого зла, которое бы Господь не исцелил.
   Это становится очевидным на исповеди. Это чувствует каждый священник, встречаясь с человеком, который по обывательскому представлению, ну, никак не может быть уврачеван. Иногда исповедуются люди, жизнь которых не вписывается в рамки представления о нормальном человеческом поведении, так что кажется невероятным, что такого человека земля носит. Но сама его исповедь говорит о том, что Господь ждет любого, - любого негодяя, любого изгоя, и только мы сами можем настолько далеко уходить от Бога, чтобы совершенно этого не чувствовать.
   Возможность вернуться к Богу, - это прислушаться к своей совести, к тому стуку, которым стучится Господь в каждое человеческое сердце. Если только человек прислушивается к нему, он тут же вступает на путь спасения. Но, говоря, что наш Отец Сущий на небесех, мы должны понимать, что сыновство - тоже небесное, оно осуществляется нами, как проникновение в небесное Царство, когда и мы осуществляемся таким же чудесным образом, каким оно даруется нам свыше.
 
   Вся жизнь человека сопряжена с тем, что он грешит. Это страшно, но не безысходно.
   Действительно, наша жизнь есть непрестанный грех перед Богом, но так ли на нас смотрит Господь, как смотрят на нас страницы книг об исповеди, где всякая мысль, всякое пожелание является греховным?
    У многих людей ( да и у меня самого так было) после первой исповеди остаётся очень тяжелое чувство, - как же теперь жить, куда идти? Вот я приду домой, а отношения там сплошь греховные… опять идти на работу, встречаться с людьми, опять делать то же самое... Ведь так быстро жизнь нельзя изменить. Что же делать? Нельзя же после исповеди сразу пойти в монастырь… Начать молиться? А ты слов никаких не знаешь… Любить Бога? А ты любить не умеешь…
    Это серьезная проблема и большое препятствие для приходящего на исповедь человека. Испугавшись греха, люди теряют вкус к жизни и воспринимают ее потом, как необходимость спрятаться от возможности греха, от каждой ситуации, где можно каким-то образом согрешить, а, в конце концов, - спрятаться от самой жизни.
   Из таких людей собираются целые общества христиан, которые боятся жить, не грешить, а именно жить. Чувствуя свою постоянную зависимость от греха, они боятся делать любое дело, потому что за него придется отвечать. Испуганный человек ни на что не способен, не способен и стать членом Церкви, потому что не может выполнить никакого послушания, - а вдруг не выполнит и согрешит? Лучше не делать. Одна женщина на мой вопрос, - Что же ты не помолишься за такого-то, - ответила, - Как же я за него буду молиться? Начну молиться, - у меня искушения начнутся. Искушения начнутся, я их не выдержу, согрешу. Я не могу молиться за такого человека.
    И многое другое люди не делают из страха согрешить. Есть даже известная поговорка - побольше поспишь, поменьше согрешишь. Эти люди представляют в Церкви достаточно большую массу аморфных, испуганных и забитых людей. В нашем поколении таких очень много, иногда они производят впечатление умопомраченных, потому что их боязнь жизни сопряжена с различными фобиями. Боящийся жизни начинает бояться людей, ему кажется, что все вокруг него злые, не так на него смотрят, чего-то от него хотят, а оставшись в вакууме, он становится агрессивным. Это несчастные люди, которые были напуганы неправильным отношением к исповеди и ко греху. Человек, который любит Бога, не может жить с таким сознанием, потому что Любовь изгоняет страх (Послания, Иоанн Богослов).
   Если в бездействии нет возможности согрешить, то нет и возможности принести какие-то плоды для Бога.

   В притче о талантах, Господь раздает своим рабам таланты, кому пять, кому два, кому один, каждому по силе его, и просит употребить их в дело. Говоря проще, нашим языком, это некая финансовая сделка, может быть банковская операция, в которой человек должен вложить деньги и получить на них банковский процент. Операция эта достаточно рискованная, - вложишь не туда, и тебя надуют. Можно все деньги потерять, но можно и что-то приобрести, если поступать правильно.
   Раздавая деньги Своим рабам Господин предполагает, что могут быть убытки. Это естественно заложено во всякую финансовую операцию, - может быть прибыль, а могут быть убытки. В притче не говорится прямо, но можно понять, - Он дает нам право ошибиться, потерять эти деньги. Но Он не дает нам одного единственного права - эти деньги зарыть.
   Господин! Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал" (Мф. 25,24) - говорит Господину раб. Вот сознание людей, которые боятся жить и поступать по-христиански. Как же я возьмусь это дело делать, если за него отвечать придется на Страшном суде… Как же я буду помогать близким, или молиться за них…Как же я возьму на себя ухаживать за старушкой, а если я не смогу… если не потяну… Как же потом отвечать перед Господом? Да я лучше вообще ничего делать не буду…
   Разве Господь человек жестокий? Отвечая на это, Господь говорит, - вот только за то, что ты испугался жить, не захотел даже рискнуть что-то сделать, испугался за свою шкуру, вот за это я тебя буду судить, раб ленивый и лукавый, а не за то, что ты потерял бы эти деньги, что ты мог бы их не сохранить.
    Ведь с нами чаще всего так и бывает, что Господь нам дает таланты, а мы их не сохраняем. Таинство исповеди как раз имеет своей целью примирение с Господом человека, который не сохранил свои таланты, не зарыл! - а который их не сохранил. Ему дана была возможность их употребить, но он не смог этого сделать по своей глупости, по своей неловкости, по своему неумению, по своей легкомысленности, по чему угодно, просто по своей греховности. Он их растерял, но он их не зарыл. И поэтому он имеет возможность примириться с Богом через исповедь.
   Но для человека, который зарыл свои таланты, исповедь, как таинство, может не состояться. Потому что он перед Богом как бы ни в чем не виноват. Внутренний протест против Бога, как против человека жестокого, которого боишься, которого трепещешь только потому, что тебе придется отвечать за твои ошибки, не дает человеку возможности исповедовать свои грехи, даже если он часто приходит на исповедь.
   Но вспомним, что говорит Господь Каину перед тем, как тот готовится убить Авеля. Он говорит, - Грех лежит у твоих дверей, но ты властвуй над ним.
< >
   Когда св. Троица творит свободного человека, из этого неизбежно вытекает возможность согрешения. Господь знает о Своем крестном подвиге, и он мыслится именно, как дарование свободы и искупление Богом человека. Если человек не искупается Богом, он просто отвечает за свои поступки по уголовному кодексу, но если Господь изначально приносит себя в жертву за наш грех, то Он позволяет нам поступать так, как мы решаем в данный момент. Господь дает нам свободу, а свобода, данная человеку, предполагает ошибки.
   Свобода слишком великий дар, его нельзя зарывать. Она делает человека богоподобным. Она дает человеку возможность бороться с грехом и приступать к таинству покаяния.
   Осознать рабство, почувствовать в грехе свою несвободу может только свободный человек. Грех тем и характерен, что он делает человека рабом, а обладающий рабским сознанием, раболепствующий, живущий в постоянном страхе и унынии человек не может бороться с грехом. Он будет только бегать от греха, как от бешеной собаки, но грех всегда будет настигать его в каком-то другом месте, как об этом написано у Пушкина:
   Напрасно я бегу к сионским высотам.
   Грех алчный гонится за мною по пятам.
   Так ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий
   Голодный лев следит оленя бег пахучий.
   Кто кем владеет? Кто кому хозяин? Если, действительно, грех властвует над нами, и мы боимся его, как нашего господина, а себя признаем его рабами, то мы никогда не станем рабами Божиими, грех не даст нам возможности дышать, жить, он нас запугает, как злая собака пугает маленького ребенка, так что он боятся выходить из дома. Но мы можем властвовать над грехом.
    Одно из тяжелых состояний, которое человек выносит из своей исповеди и духовной жизни, - боязнь быть виноватым. Самая главная свобода христианина в том, чтобы не бояться быть виноватым перед Богом. Будьте как дети, - говорит Господь. Вот дети не думают постоянно, что они боятся быть виноватыми перед родителями, хотя часто бывают виноватыми перед ними. Но они знают, что вина их, какая бы она ни была, все равно будет прощена, - дети есть дети, родители есть родители. И поэтому дети не боятся жить. Конечно, можно запугать ребенка до такой степени, что он будет бояться своих родителей, но любить их он не будет.
   Можно бояться Бога, как забитые дети боятся своих жестоких родителей, но это совершенно не спасительно и убийственно для человека. Жить надо безбоязненно, потому что Господь подает нам некую фору. Он прекрасно знает, что мы не можем не грешить, что по своей падшести мы обязательно согрешим в том или в другом. Но Он нас любит не за то, что мы праведные, а за то, что мы есть.

   Лучшая книга, которую можно прочитать, готовясь к исповеди, это евангельские притчи о грешниках. Мне кажется, они должны предварять любую книгу, которая будет выпускаться об исповеди. Самое главное, о чем мы должны помнить, когда готовимся к исповеди, это не списки с перечислением наших грехов, а Евангелие, просто Евангелие, где говорится о любви Христа ко грешникам, о том, как Он обличает праведников, как Он пришел грешников спасти, как Он берет заблудшую овцу на Свои плечи. Лик Христа, который милует грешника, который грешника любит, который не отождествляет грешника и грех, может убедить человека не бояться жить.
   Прежде, чем человек идет на исповедь, прежде чем ему дают книжечку с перечислением грехов, он должен прочитать Евангелие и увидеть, как к Господу приходят грешники: как к Нему приходит блудница, и Он ее прощает; как к Нему приходит блудный сын, и Он его принимает; как приходят прокаженные, и Он их очищает; как приходит к Нему множество совершенно разных людей, ужасных, больных, и как он к ним относится, как он любит этих грешников. Как он с Пилатом разговаривает! Как Он говорит с первосвященниками. С какой любовью Он смотрит на людей, которые Его распинают, плюют в Него, бьют Его по лицу. Если человек это увидит, он не будет бояться жить. Он поймет, что Христос эту жизнь дарует любому человеку, самому ужасному и плохому. Он почувствует, что Христос вместе с ним, и Христос побеждает этот грех за него. И вот тогда он уже не захочет жить с грехом.
   Мы все равно будем грешниками, но это нас не будет пугать, потому что мы знаем, что Господь любит грешников, Он прощает грешников. Но если мы будем грешить по своей воле, то значит, мы не читали Евангелие, потому что нельзя совместить жизнь в грехе с жизнью в Боге. Значит, мы будем с грехом бороться.
   Кто это поймет, тому не будет страшно жить, но ему будет тяжело оставаться прежним, грех будет ему противен, мерзок, но бояться его он уже не будет, потому что он может его победить.

Покаяние, как Таинство Церкви

   В пространном христианском катехизисе митрополита Филарета (Дроздова) о таинстве покаяния сказано так: "Покаяние есть таинство, в котором исповедующий грехи свои при видимом изъявлении прощения от священника невидимо разрешается от грехов Самим Иисусом Христом".
   Но ни одно из таинств не может быть раскрыто до конца, не может быть исчерпано словом катехизиса или внешним описанием. А таинство покаяния менее других поддается описанию, потому что в нем заложена какая-то двойная тайна, - оно сокрыто еще и от внешнего проявления.
   Именно внешнее описание таинства покаяния представляет большие трудности, тогда как все остальные имеют определенное богослужение. Так таинства крещения и венчания изначально входили в состав божественной Литургии, а соборование является богослужением утрени. Кроме того, всякое таинство имеет и свой богослужебный характер, молитвенную и описательную форму. А о таинстве покаяния такого сказать нельзя. Оно имеет, конечно, свое чинопоследование, читаются положенные предначинательные молитвы, готовящие грешника к покаянию, но они не имеют никакого совершительного значения.
   Мы знаем, что центром таинства крещения является богослужебный момент, когда священник троекратно погружает крещаемого в купель со словами: "Крещается раб Божий имярек во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь". При венчании священник трижды благословляет пару со словами - "Господи Боже наш славою и честию венчай их". Мы хорошо знаем, как происходит таинство Евхаристии и елеоосвящения. Эти таинства можно наблюдать, снимать на пленку, показывать, объяснять последовательность их совершения, описать в катехизисе.
   А что происходит во время таинства покаяния? Какое священнодействие является в нем основным? Это таинство - наименее уставное и, в общем, не имеет внешней формы, - определенной, устойчивой и неизменной. Складываясь в течение веков, - стихийно и свободно, по велению Духа Божия, меняясь в зависимости от требований времени, - оно принимало совершенно разные формы, так что ни одна из них не является устоявшейся и окончательной.
   В первые века христианства исповедь носила публичный характер, и исповедующийся нес ответственность именно перед Церковью. Исповедовались обычно те грехи, о которых апостол Иоанн Богослов говорит, что это грехи к смерти, такие как убийство, прелюбодеяние, а чаще всего в периоды гонений это было отступлением от Христа. Церковь принимала отпавших, согрешивших разбоем, воровством, каким-то другим тяжким грехом, который действительно не давал возможности человеку оставаться в Церкви, Теле Христовом. И тот, кто хотел вновь с Телом Христовом в Церкви соединиться, именно всей Церкви исповедовал свои грехи. Церковь принимала кающегося грешника, или не принимала его до определенного момента, давая ему время для покаяния, которое тоже носило публичный характер с разными степенями несения епитимьи.
   Публичная исповедь была для человека колоссальным духовным подвигом. Тот, кто был способен на такую исповедь, прежде всего, был способен на принесение глубокого покаяния и уже не имел возможности отступать назад. Она несла в себе именно исцеление, человек через покаяние становится цельным, целостным, целомудренным, и вся остальная его жизнь была свидетельством принесения плодов покаяния, исправления "жизни напоказ". Вся Церковь, и епископ, возглавлявший в раннехристианской Церкви общину, и вся община, следили за его покаянием, помогали ему в этом труде, видели, как брат становится другим, и с любовью его принимали. Венцом отпущения греха и его примирения с Богом становилось причащение Святых Христовых Таин, то есть вхождение в Тело Христово. Об этом, собственно, и говорит молитва, которую читает священник во время разрешения грехов: Примири и соедини его святой Своей Церкви…
   Если исповедь воспринималась только как действительно кардинальное врачевство покаяния, примиряющее с Церковью человека, впадшего в грех к смерти, то повседневная исповедь происходила у человека наедине с Богом. Свои каждодневные грехи христиане исповедовали Богу келейно, на вечернем правиле во время сердечного покаяния и сокрушения. Такое покаяние существовало как образ жизни христианина, оно сопутствовало человеку всегда, а не время от времени, не от исповеди к исповеди. И его сердечное сокрушение и покаяние, видимые только Богом, - была исповедь и было таинство.
    Конечно, мы говорим о раннехристианской Церкви в целом. Никогда не существовало такого идеального состояния, когда бы все были святыми и жили единым духом покаяния. Но сам духовный уровень жизни христиан был совершенно другим.
   Христиане не питали иллюзий относительно своего состояния, и понимали, что крестившись, они сразу святыми не стали. Тем более что много новообращенных приходило из языческого мира. Из житий святых мы знаем, что многие святые выросли в смешанных семьях, в которых, например, мать была христианка, отец язычник, что тогда было обычным явлением. Христиане понимали, что те грехи, которые они несут в себе, как некую болезнь падшей природы человека, такие как тщеславие, гордость, самомнение, самооправдание или лживость, свойственны всякому человеку всегда и постоянно, и они должны преодолеть их своим христианским подвигом, преодолеть покаянием и ничем другим.
   В дальнейшем, при возникновении монашества, практика исповеди стала меняться. Основой монашества является послушание, которое проявляется, как полное предание воли послушника своему духовному руководителю. Духовное руководство в монастыре стало осуществляться через исповедывание старцу, духовному руководителю, помыслов. С этим была сопряжена духовная аскетическая борьба. Причем духовником, тем, кто принимал помыслы, душевное и духовное состояние исповедника, чаще всего был простой монах, так как монашество в первые века не было иерархичным. Одной из традиций монашества было непринятие сана, монах - не священник, монах ушел от мира и в силу своего смирения не может принимать на себя священный сан.
   В этот момент к монастырям потянулись за духовной поддержкой и миряне, потому что христианство стало принимать в истории иные формы. Став государственной религией, оно, конечно, потеряло то напряжение, которое имело во времена гонений.
   Естественно, и грехов стало больше. В христианской среде стало проявляться некое нечувствие ко греху. В маленьких христианских общинах все друг друга знали, все жили одной верой и исповедничеством этой веры, и за веру отвечали своей жизнью и своей кровью. Когда христианство распространилось и стало бытовой религией для многих людей, человеческая падшая природа начала брать верх над Духом Божиим, принятым человеком в Таинстве крещения и миропомазания. Высота и чистота христианской нравственности стала оскудевать.
   Для христиан перестали быть необычными и невиданными те грехи, которые были таковыми раньше, например, блуд и воровство, и многие другие, которые принес языческий мир в среду христиан. Публичная исповедь уже не могла удовлетворять Церковь, потому что подобные явления становились слишком широко распространенными, чтобы исповедовать их в общине. Общественная жизнь требовала сокрытия грехов своих ближних. Покаяние стали принимать в монастырях, вошло в обычай исповедоваться тайно.
    И тогда два способа исповеди, исповедь помыслов, изначально присущая только монашеству, и исповедь тяжких грехов в Церкви, соединились во времени. Исповедь приобретает характер таинства не публичного, а таинственного. Соблюдение тайны исповеди становится законом о неразглашении исповеди, а человеком, который представляет собой Церковь и церковную общину, и которому кающийся исповедует свои грехи, со временем становится священник.
   Таким образом сложилось современная практика, но возможно, что со временем и она может измениться.

   Все таинства, которые совершаются в Церкви, не могут быть совершены без личной веры и изъявления свободной воли человека. Таинства не заканчиваются в момент произнесения священником отпуста в конце обряда. Действие таинства, начавшись во время его совершения, продолжается самой жизнью христианина.
   Крещение младенцев совершается неосознанно для них, но мы крестим их исключительно по вере родителей и крестных, которые обязуются воспитывать их в вере. Осознанное желание полноты брака является основанием для совершения венчания, хотя в самый начальный момент люди не способны до конца войти в это таинство, а осознают его по настоящему в течение всей последующей жизни, глубоко принимая на себя или, наоборот, отвергая, разрушая или созидая. В таинстве священства, желание служить Богу до конца является основанием для его совершения, чтобы затем оно происходило и дальше, осуществляясь всей последующей жизнью человека.
   Таинство покаяния, это тоже таинство жизни человека, - не просто единомоментный акт, а действие Духа Святаго в душе человека до окончательной победы над грехом.
   Таинство покаяния занимает исключительное место среди других таинств, так как является основанием для осуществления в человеке всех остальных таинств. Если человек крещен, венчан, рукоположен, но таинство покаяния в нем не совершается, то все остальные таинства лишаются благодатной силы. Дух Святой не может действовать в человеке, благодать остается, но не осуществляется, потому что Дух Святой действует в человеке не без человека. Всякое таинство - это, прежде всего, сотрудничество, синергия, действие одновременно человека и Бога, и благодатное действие самого человека происходит через таинство покаяния.
    Если в человеке имеется залог Духа Святаго через таинство крещения, то осуществляется человек, как Сын Божий в этом таинстве через покаяние. Если в человеке есть таинство любви супружеской, осуществленной как залог Духа Святаго в таинстве венчания, то осуществляется это таинство через постоянное самоукорение, внутреннее покаяние и стремление нести тяготы друг друга. И, конечно же, особенным образом это связано с таинством самого причащения.
   Поэтому о покаянии можно говорить, как о таинстве, которое наполняет собой и осмысляет жизнь человека в любых других таинствах, которое осуществляет полноту таинства крещения, полноту таинства миропамазания в сошествии святого Духа, полноту его брака, его священства и полноту его жизни во Христе в Таинстве Евхаристии.

   Мы называем покаяние вторым крещением. Всякий раз, когда человек по настоящему глубоко приходит на исповедь, он становится иным. Покаяние может быть его новым рождением, в этот момент он каждый раз осуществляет победу над временем и становится вечным. Приходя спасать грешников, Господь все-таки ищет в них что-то, принадлежащее вечности, чтобы через покаяние приобщить их к бессмертию.
   Какое великое, неизреченное чудо - то, что было, вдруг исчезает, совершенно тонет в милосердии Божием, действительно доказывая, что зла просто нет, что оно не имеет своего бытия в вечности. Но, в отличие от греха, который может быть побежден и совершенно истерт из истории человечества, осуществленная добродетель, приобретенная человеком через борьбу с грехом и истинное покаяние, остаются и в истории, и в вечности.
   Грех - временное и несуществующее, чего Бог не сотворял, чего быть не может, но то, что Господь создал - по-настоящему есть. Человек, искаженный грехом, какая-то химера, миф о человеке. Страшно видеть, как настоящий, истинный полный жизни и вечности человек, существо богоподобное, становится настолько поглощенным временным и не существующим, что самого человека практически уже и нет, - осталось одно безобразие и уродство. Во всем, что бы он ни делал - пустота; все, что бы он ни сказал - ложь; вся жизнь человека превращается в то, чего нет. А когда в человеке ничего нет вечного, тогда там нечего и спасать. Это просто погибель полная.
   Смерть грешника тем страшна, что в нем - одна пустота, а спасать нечего. Но человек, который сочетается с добродетелью, не исчезает, когда умирает, а даруется всему человечеству, осуществляется в человечестве через пространство, через время, через совсем иные измерения. Полторы тысячи лет назад умер человек, а мы сегодня говорим, - святителю отче Николае, помоги.
   Если человек борется с грехом, если он исповедуется, то что грех - это абсолютное ничто, становится ему очевидным. И получается так, что само таинство исповеди - это таинство победы вечности над временем в самом человеке. В своем временном состоянии человек способен так прикоснуться к вечности, что она может его заполнить, заново родить и все временное в нем победить.
   Человек, как существо телесное, не способен в себе нести духовное до конца; как существо, приобщенное к земному, не может стать небом одномоментно, - это дело всей его жизни. Но когда, наконец, земля становится небом в человеке, когда временное уходит, а вечное настает, тогда-то человек и способен осуществить в себе то, что Господь дарует ему через таинства Церкви. И тогда то настоящее, что принадлежит вечности и Духом Святым в нем оживлено, вдруг в человеке побеждает.

   В последнее время, говоря о покаянии, обычно вспоминают греческий перевод этого слова - метаноя, что означает изменение сознания или изменение ума. И сам покаянный путь представляется, как изменение самого человека. Меняя в покаянии свое сознание, он должен изменить свое отношение к Богу, отношение к ближнему, к миру, ко всему - действительно переродиться.
   В русском языке это слово имеет другой оттенок. В "покаянии" и в самом чувстве раскаяния присутствует глубочайшее сокрушение. Не зря слово "сокрушение" всегда идет рядом со словом "покаяние". И мне кажется, что в русском звучании слово "сокрушение", прежде всего, означает сокрушение себя - человек должен сокрушаться о своих грехах, но, в конце концов, он должен сокрушить самого себя.
   Самоистукан бых страстьми, душу мою вредя Щедре, но в покаянии мя приими…, - пишет преподобный Андрей Критский в своем покаянном каноне, говоря, что сделался сам для себя истуканом. Человек, создавший идола в самом себе, призван этого самоистукана в себе разрушить, разбить на мелкие осколки, чтобы ничего от самого себя у человека не осталось. Возненавидев его настолько, чтобы не пожалеть в нем ни единого кусочка, надо с совершенной решимостью его сокрушить.
   Даже слово "саморазрушение" воспринимается, как недостаточное. Сокрушение - это не просто повержение в прах, это - становление прахом. Сам человек становится таким прахом земным, из которого Господь может воссоздать Адама, тем прахом земным, в который Господь может вдунуть Дух жизни. Покаяние - это та сила, которая дает нам удивительную возможность - стать новым. Кто во Христе, тот новая тварь. Но новый - он во всем новый, он совсем новый. Новизна пугает, не дает возможности пожить так, как мы привыкли. Хотим ли мы быть новыми, или нам достаточно быть просто старыми?
   Вдумайтесь в слова блаженного Августина, - на обращение одного грешника Господь тратит больше Своей Божественной энергии, чем на сотворение мира. Вот какое ужасное создание - человек! Вот какая душа окамененная!
    И это очень всерьез говорит о таинстве покаяния. Это тот труд, которым человек, земледелец, вспахивает землю. Когда земля бесплодная стоит перед землепашцем, он вонзает в нее острый плуг, чтобы всю ее разворошить, перепахать, вскрыть ее, засохшую и безжизненную, чтобы дойти до доброй почвы. Он не жалеет эту землю.
   И мы должны отнестись к себе, как землепашец к земле: душа так и останется пустой, ничего на ней не вырастет, если человек ее не проборонит, как следует не взрыхлит, пока не вонзит в себя острый нож этого плуга духовного, настоящего покаяния.

Роль священника в Таинстве Покаяния

   В таинстве покаяния встречаются два человека - священник и кающийся. Причем, священник не является совершителем таинства, совершается оно Духом Святым, и принимает покаяние Сам Господь. Священник говорит о себе, что он только свидетель покаяния, тот, кого Церковь уполномочила быть таким свидетелем. В течение долгого времени, когда духовниками были простые монахи, не облеченные священным саном, таинство исповеди, тем не менее, совершалось. И в словах апостола Иакова - исповедуйте друг другу согрешения ваши (Иак. 5,16) не говорится же, что грехи надо исповедовать только священнику, хотя чуть раньше (Иак. 4,14) он совсем иначе говорит о таинстве соборования - да призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне, - явно указывая, что совершителем этого таинства является епископ.
   Каждому из нас дана власть прощать и вязать - разрешать грехи. Мы можем простить обиды, которые были нанесены, прежде всего, нам лично, поэтому и говорим - Бог простит. Мы имеем такую власть - от имени Божьего действовать на земле. Я тебя прощаю, и тебя прощает Сам Бог в моем лице. Мы говорим не задумываясь, а на самом деле Господь нам дает очень большое дерзновение, и "что свяжешь, то будет связано, что разрешишь, то будет разрешено (Иоан. 20,21). Так и священник говорит только те слова, которые ему Господь поручил сказать: Я, недостойный, властью мне данною прощаю и разрешаю тебя от грехов", то есть властью данной просто объявить тебе, что ты прощен, что как кающийся грешник ты обязательно будешь прощен, потому что тебе это Бог сказал, и я еще раз тебе свидетельствую, что ты прощен от Бога.
   Это непривычно звучит, но в исключительных обстоятельствах таинство покаяния может совершиться и без священника. Если священника нет, а человек кается? Если он кается на смертном одре, а позвать священника нет возможности? Значит ли это, что таинство покаяния не совершается?
   В этом и есть какая-то особенная неизреченность. С одной стороны, если стать на такую точку зрения, то таинство будет профанировано, потому что священник, конечно, необходим. Но с другой стороны в исключительных случаях, когда нет рядом священника, и нет возможности никому исповедаться, но человек находится в состоянии глубочайшего покаяния, как, скажем, Мария Египетская в пустыне, таинство несмотря ни на что совершается, и действенность его доказывают плоды, которые принесла преподобная Мария. Нельзя сказать, что человек, не имеющий возможности позвать священника, но искренне приносящий покаяние, находится вне Церкви и не желает свои грехи нести на свидетельство Церкви. Но знаком того, что это, тем не менее, таинство церковное и соборное, является то, что при первой же возможности Мария Египетская объявила свои грехи всей Церкви в лице преподобного Зосимы, показав себя до конца кающейся.
   Священник несет на себе ответственность свидетельства всей Церкви о том, что был человек мертв - и ожил, пропадал - и нашелся. Своим присутствием он свидетельствует перед Богом, что человек принес на исповедь всего себя , что он ничего не хочет утаивать и поэтому исповедуется перед Церковью, а не только перед Богом, которому и так все известно о нас, которого бесполезно обманывать, потому что Господь всегда присутствует при совершении греха. Очень важно, что человек не стыдится и приносит себя Церкви, как существо церковное, показывая, что вот я весь перед вами, а не подобно Анании и Сапфире утаиваю часть имущества от Церкви и только часть его отдаю. Я не хочу лгать Духу Святому, а хочу принадлежать Церкви до конца.
   Принимая исповедь, священник как бы представляет собой образ христианской общины и образ самой Церкви. В отличие от других таинств, он здесь выступает как представитель всей полноты Церкви, и как священник, и как народ Божий.
    Присутствие священника несет ту полноту, в которой человеку подается особенная сила самой Церкви. Сама Церковь, как Богочеловеческий организм, несет в себе силу, исцеляющую кающегося грешника, и через Духа Святаго подает ему силы для борьбы с грехом и силу для победы над грехом.

   Исповедь происходит между человеком и Богом, и сама личность священника никакого тайносовершительного значения не имеет. Но Церковь - это не просто божественный, но богочеловеческий организм. Во всех таинствах присутствует этот образ богочеловечества, и в таинстве исповеди в том числе. Священник, принимающий исповедь, часто становится помощником кающегося в его духовном пути, и тогда личность священника на исповеди имеет значение, как духовного руководителя. Но участие священника не сводится только к этому.
   В древней русской практике священник, разрешая грехи, произносил, - Грехи твои на вые моей, чадо, - и клал руку грешника себе на шею, показывая тем, что Церковь берет его на себя, как заблудшую овцу. Это не значит, что сам священник принимает лично на себя его грехи, но он выступает от имени всей Церкви, выражая этим, что именно так происходит жизнь Церкви, - когда болит один член, болит вся Церковь. В этом случае вся Церковь болит в лице священника. Всегда, когда приходит кающийся грешник, именно священник должен стать той Церковью, которая болит вместе с ним.
   Поэтому личность священника имеет колоссальное значение. Он не может просто равнодушно фиксировать покаяние чужого ему человека, но именно как человек может глубоко молитвенно принять в свое сердце грехи своего чада. Никакая исповедь для священника не проходит бесследно, не является простым разговором, его участие не сводится к тому, что он, как понятой, призван свидетельствовать, что совершено преступление. Состояние священника на исповеди, это принятие на себя Церковью болезни больного собрата.
    С одной стороны священник во время исповеди предельно духовно обнажен для воспринятия этой боли через себя. Неся в себе такую готовность и сострадательную любовь, подражательную Христу, духовник для каждого человека должен быть совершенно открыт и обнажен, чтобы всякая рана, нанесенная человеку сатаной, грехом и собственными страстями, была болящей и для самого священника. Как Церковь, он должен взять и почувствовать эту боль, переболеть ею, потому что Церковь это один организм, в котором если уж болит, то болит по-настоящему, все.
   С другой стороны, при совершении таинства священник безмерно защищен милостью и благодатью Божией, чтобы разрушительная сила греха не разрушила самого человека. И благодать Божия, которая покрывает священника, это благодать, дарованная всей Церкви, как исцеляющая благодать, как благодать Духа Святаго, оскудевающее восполняющая и немощствующее врачующая, как говорится о ней в таинстве хиротонии.
   В таинстве покаяния в лице священника Церковь раскрывает себя и с Божественной и с человеческой стороны. И с одной стороны священник, как человек, являющий богочеловечность Церкви, должен взять на себя боль другого, а с другой стороны, образ первосвященника Христа, должен подать человеку врачевание через человеческое участие, исходящее от Бога.
   Священник выступает в таинстве покаяния, как милосердный самарянин, пользуясь всей благодатью церковной, способной исцелять раны. Священник обладает этими дарами, чтобы через него они были преподнесены кающемуся грешнику. В этом смысле он не просто священник, а благодатная сила Церкви. Хотя по-человечески для многих священников такое отношение к покаянию является настоящим подвигом.
   Именно священник - это Церковь, которая подает исцеление грешнику, и радость, которая охватывает человека в таинстве покаяния в момент исцеления его от греха, это та радость, которой радуется Церковь, которой радуется все тело, когда радуется один член, и священник не может не испытывать этих благодатных состояний. Это именно тот момент, когда он выступает, как сама полнота Церкви.
   Подобное состояние описывал протоиерей Глеб Каледа, когда ходил исповедовать в тюрьмы и общался со смертниками. Незадолго перед смертью этот 70-летний священник, просветленный и полный радости, говорил: "Отцы, что же вы в тюрьму-то не идете? Это такая радость!" Эту радость исцеления он постоянно чувствовал на себе, как рождение новой жизни. Это всегда для священника является благодатной платой за боль, которую он на себя берет, и эта благодать в таинстве исповеди совершенно покрывает все тяжести, которую на "выю свою" он возлагает, принимая на себя исповеди других людей.

Некоторые расстраиваются и недоумевают, если священник им ничего не говорит, для них это как бы уже и не исповедь. Но совершенно не обязательно ждать каких-то слов и наставлений. Человек, который ждет этого от священника, вероятно, подходит к исповеди с желанием особого к себе отношения, чего быть не должно. Это потом отягощает его, он будет стараться выглядеть перед священником немножечко лучше, чем надо, чем он есть на самом деле, будет искать особенные слова для исповеди, обращать внимание на человеческие отношения. Всегда на исповеди будет оставаться это смущение.
   Не для каждого находятся слова у священника. Иногда потому, что ему не открывается что-то в самом человеке, он не всегда знает, что сказать.
   Иногда священник хочет услышать человека, и не слышит его. Бывает такое состояние во время исповеди, что просто прорываешься к человеку, а такое ощущение, что ты вообще ничего не слышишь, только уповаешь на Господа и молишься, чтобы Господь как-то Сам помимо тебя это сделал. А потом что-то прорывается, и ты вдруг можешь сказать о человеке очень точные вещи.
   Если священник каждому может что-то сказать на исповеди, это большой священнический дар. Замечательно, если такой дар есть. Когда слышишь от духовника на исповеди то, что касается твоей духовной жизни, это очень важно. Не смей ослушаться. Старайся очень внимательно его слова к себе приложить. Иногда человеку кажется, что это не про него, или что вообще не об этом идет речь. Но иногда священник замечает что-то такое, на что ты мало внимания обратил в своей исповеди. Прислушайся. Постарайся как-то запомнить для себя. Это обязательно как-то потом откроется, проявится. Такое бывает.
    А многие священники вообще ничего не говорят на исповеди. Старцы даже некоторые на исповеди ничего не говорят. Но они очень хорошо молятся в этот момент за человека. Они хорошо умеют так в свое сердце впустить человека, так за него помолиться, что многое человеку становится ясно некоторое время спустя.
   Исповедь - прежде всего таинство, в котором человеку подаются силы в борьбе с грехом. Самое важное, что в этом таинстве происходит, это не то, что грехи его прощаются, и не то, что священник сказал, а то, что в самом таинстве свидетельства перед Церковью подаются благодатные силы наконец-то преодолеть себя. И когда мы этого не делаем, - это плохо. Человек оказывается готовым в любой момент потерять благодать, как после причастия, так и после исповеди, после любого таинства.
   Таинственность исповеди, ее благодатность, присутствие Духа Святаго именно в том, что человек не сам по себе от исповеди меняется, а получает силы для борьбы с грехом и уходит полный благодатных сил. Вот, - начинай борьбу. Ты отходишь, тебе Господь говорит, - Ты победишь, тебе даны силы. Теперь ты должен победить. И остальное зависит от нас, от нашей решимость и борьбы. Отошел от исповеди - начинается бой. Начинается битва.

Кающийся на исповеди

   Если понятно, что исповедь - не разговор со священником, а приход к Богу, то и самим исповедником она должна восприниматься, не как возможность получить совет и утешение у священника, даже очень хорошего и мудрого, а как возможность придти прежде всего ко Христу, и как его собственный колоссальный личный духовный труд. Как говорят святые отцы, Бог спасает нас, но не без нас.
   Очевидно, что таинство покаяния может совершаться по-разному, в зависимости от обстоятельств жизни человека. Человек может каяться перед священником, у которого есть епитрахиль и есть требник, а может совершаться вне храма (как это было во время гонений), и без епитрахили, и без креста и Евангелия. Для самого таинства покаяния нужно только покаяние, и больше ничего. Если все присутствует, и священник, и епитрахиль, и храм, и требник, и крест и Евангелие, и даже грешник, и прочтены все молитвы и на голову грешника накинута епитрахиль, и сказано прощаю и разрешаю, таинство может не совершиться, не произойти.
   А как же таинство покаяния происходит? Это одно из самых таинственных таинств. Все в нем неизреченно, неописуемо и неизъяснимо, и есть только определенная форма, которая дает нам возможность осознанного и внешнего участия в нем. Потому что, если мы не можем описать, как Господь словом мир сотворил, то и как Господь новотворит человека тоже описать невозможно.
    Часто человек находит для себя компромиссный вариант покаяния, как раз тот, который можно описать словесно, который можно сформулировать, как таинство, пригодное для учебника покаяния по вопросно-ответной системе. Кающийся приходит на исповедь и перечисляет свои грехи, священник ему разрешает эти грехи разрешительной молитвой, и человек от своих грехов как бы освобождается. Это такой заданный вариант, в который очень легко вписаться любому человеку, в него очень легко войти и очень легко выйти. Оно становится событием, происходящим у людей фрагментарно в течение определенных периодов жизни. Вот, пост, человек идет на исповедь, причащается святых Христовых Таин... Пост проходит, человек живет дальше до следующего поста, до следующего причастия, до следующего покаяния. К величайшему сожалению сейчас таинство покаяния существует в сознании многих людей, как отдельная треба, которая совершается многократно по твоей собственной нужде, когда тебе это надо.
   Сделав для себя исповедь таинством многоразового использования, наше сознание и живет от исповеди до исповеди. Если мы не научились осознавать и выстраивать свою жизнь, как единый непрерывный путь к Богу, она становится прерывистой, фрагментарной, когда человек не живет покаянием, а живет сам по себе, а потом приходит на исповедь и кается. Но нельзя отделить таинство покаяния от самого пути покаяния. Где совершается таинство покаяния? Когда? На каком этапе исповедь начинает становиться движущей силой?
   Для человека, который живет покаянием, исповедь каждый раз совершается по-новому, не так, как совершалась прежде. Это не всегда осознается, но это так. И каждый раз она требует особенного, личного подвига. Не только помощи Божией, но и человеческого подвига и человеческой решимости борьбы со грехом.
   С одной стороны мы знаем, что Бог обладает всеведением, Ему открыта судьба человека еще до его рождения, существо человеческое от Бога не утаено. Но с другой стороны человеку дана свободная воля, человек сам собой распоряжается, и Господь никаким образом не может потревожить свободу человека. Он Сам нам дает такие образы в своем воплощении. Он рождается, как младенец, Которого Матерь Божия пеленает пеленами, связывает по рукам и по ногам. Он приходит в мир Богом, и с самого начала связан в своих действиях, не свободен, если хотите. Слово, может быть, не совсем соответствующее природе Божества, но оно еще раз потом определяется, когда Христос сидит у Пилата в темнице, связанный по рукам и ногам, несвободный, заключенный людьми. Мы говорим, что Бог совершенно свободен, Он так и говорит Петру, который пытается Его защищать от стражников в Гефсиманском саду, - разве ты не знаешь, что Я мог бы умолить Бога Отца и Он бы послал мне двенадцать ангелов. То есть у Него есть свобода защищаться, но Он связывает Себя собственной волей, чтобы человеческая свобода торжествовала даже таким образом.
   Поэтому, если каждый человек и предопределен ко спасению, это не значит, что каждый будет спасен. О каждом человеке есть промысел Божий о том, чтобы он осуществил свое изначальное сыновство в Боге. Но осуществить его дано только тем, кто употребляет для этого свою свободную волю, желает отечества в Боге и своего всыновления. А те, кто отвергают его, вместе с этим отвергают и спасение.

   Невозможно исповедовать каждую ниточку дряхлого платья. Когда все платье истлело, его надо заменить. Человек иногда даже не в состоянии некоторые свои грехи словесно исповедовать, не всегда находятся для этого слова и формулировки. Многие грехи и не сформулируешь, потому что это не поступок, а состояние, нечто такое, что никак не описать, - все плохо, куда не ткни, везде рвется. И поэтому Господь в таинстве покаяния человеку кающемуся, который несет в своем сердце глубину раскаяния и невозможности жить в старой одежде, его одежду обновляет. Не заплаточки ставит на дырочки, а обновляет жизнь, освобождает его.
    Господь показывает нам основные вещи, какие-то корни, которые мы должны в себе исправить, и вместе с ними исправится многое другое, чего мы даже не понимаем. Может быть, мы никогда при жизни и не осознаем, что в нас изменилось, какие грехи Господь нам отпустил просто по милосердию Своему, просто потому, что мы избрали другой путь жизни. И в этом смысл исповеди. Когда человек приносит самого себя на исповедь со своими грехами, его всего принимает Господь.
   Поэтому я говорю, что исповедь не может быть фрагментарной. Человек всегда должен приходить во всей своей полноте. И если он поймет это, то не будет жить от исповеди до исповеди, она станет просто жизнью его, очень серьезным к себе вниманием, памятью о своих грехах, пониманием, кто ты есть на самом деле. Она должна привести человека в состояние смирения, когда человек понимает, кто он, помнит об этом всегда и не пытается всякий раз забывать о себе. Он живет этим.
   Если так жить, то жизнь может показаться совершенно психологически невыносимой. Но на удивление, это и есть полнота. Мы говорили о радости, о любви, о том, что об одном кающемся грешнике все Царство Небесное радуется. Эта радость происходит потому, что человек во всей полноте становится Человеком, наконец-то рабом Божиим становится. Это величайшая радость, та милость, которую человек получает сразу от своего Отца.
   Не каждому дано быть преподобным Серафимом; не каждый достигает меры святости преподобного Силуана. Но каждому человеку Господь дает прикоснуться ко всей полноте святости, каждому доступна какая-то определенная мера сыновства. Потому что полнота в Царствии Небесном - для всех полнота. Один священник дал мне такой пример. Говорили о том, что все люди разные, разной жизнью жили, в разных условиях существовали, кто-то, действительно, подвизался в монастырях, кто-то у станка стоял, пахал землю, кто-то родился в семье алкоголиков. Все разные, а полнота у всех одна, все полны. Представьте себе такой пример, - ведро можно наполнить до верха, оно будет полное, а можно наполнить до верха наперсток, и он тоже будет полный. В наперсток больше не вольешь, и он не может претендовать на то, что он не полон: в нем есть все, что он может вместить. В ведре больше, чем в наперстке, но наперстку от этого ущерба нет, он от этого не страдает, своей неполноты не ощущает.
    И для каждого человека в Царствии Небесном, если по милости Божией мы там окажемся, несмотря на то, что мы все очень разные, и по-разному шли к Богу, полнота у всех будет обязательно, - полнота сыновства. Но кто-то до этой меры дорастет еще в жизни и ее реализует в себе, а кто-то получит ее, как дар Божий в Царствии Небесном
   Но, думая о Царствии Небесном, мы помним, что это Царство любви, Царство радости и вечного блаженства. Мы не привыкли рассуждать о будущей жизни, как о том, что страшно. И опять получается противоречие, потому что где любовь, там не может быть страха. У Иоанна Богослова в первом соборном послании написано, что любовь изгоняет всякий страх, и что боящиеся несовершенны. И поэтому, трудно представить себе, что Господь милосердный и вдруг - Страшный суд. Как-то очень трудно это совместить. Тяжело это дается по одной простой причине, - потому что наше собственное тщеславие не дает нам возможности представить себя осужденными, в роли того, кто действительно пред Богом всегда виноват. Во всякую минуту нашей слабости или какого-то отступления от Бога, или какого-то обстоятельства жизни, которые ставят нас в условия предательства, в любой момент мы готовы себя простить и поэтому не можем себе представить, что нас не могут простить вообще. Мы-то себя прощаем, значит, мы уже прощены внутри себя. И представить себе, что мы можем быть осуждены по настоящему, окончательно, осуждены в вечности - очень сложно.
   Давайте подумаем об этом. Давайте испугаемся, убоимся по-настоящему того, что нам всем принадлежит. Почему мы все себя уже спасли? Почему мы все себе уже открыли вход в Царство Небесное, куда мы совершенно не можем войти, потому что мы совсем ему чужие? Почему мы так легко живем, как будто нам не предстоит предстать перед Господом и увидеть Его глаза в глаза, увидеть Его сияющий Лик, Который просветит каждого из нас до конца и по настоящему покажет, кто мы такие и что в нас настоящего.

Начало пути

   Большинство людей, входящих сейчас в нашу Церковь - новообращенные, духовный путь ими как бы заново осмысливается. Мало кто является носителем традиций, с детства воспитывался в настоящей христианской семье с православными устоями. Представления о духовной жизни складываются в основном из книг или из общения с другими христианами.
   Книг, касающихся духовной жизни, аскетики, читают сейчас мало. Они написаны слишком высоким духовным языком, и не всегда доступны пониманию новоначального христианина. Поэтому чаще всего передача христианского опыта идет от новоначального к новоначальному, обычно в виде неких схем, - надо жить определенным образом, вот это исполнять, так себя вести: православные должны говорить с такой интонацией, носить определенную одежду и т.д.. Это воспринимается, как традиция Церкви, хотя традицией Церкви чаще всего не является.
   Одновременно в сознании складывается стереотип жизни христианина и представление о том, как надо жить, чтобы "все было хорошо". Причинно-следственные связи при этом определяются чисто внешним, формальным образом: если ты будешь поступать так, то должно быть обязательно вот так. Если христианин молится, читает утренние и вечерние правила, соблюдает пост в среду и пятницу, ходит в храм, постится и причащается (что, без всякого сомнения, необходимо и, действительно, важно), то вся его жизнь в соответствии с этим должна измениться. У человека не должно быть уныния и отчаяния, но мир и покой в душе и благополучие в семье, "успехи в труде и счастье в личной жизни", как в поздравительной открытке.
   И вот человек, начинающий жить в Церкви, искренне старается исполнять необходимые правила христианской жизни и удивляется, - как же так, я пришел, покаялся, стараюсь исправить свою жизнь, не поступать, как прежде, молюсь, пощусь и причащаюсь, а у меня как было все плохо, так и есть, а иногда даже хуже становится. Человек заходит в тупик, приходит в недоумение, уныние, и не понимает, что с ним происходит. Он все правильно делает, как написано, как говорят, как положено, а ничего не получается. Но есть один очень важный момент, который не осознается или забывается.
    Скажем, положили на пюпитр ноты с ноктюрном Шопена. Приходит музыкант, начинает играть, а получается какофония. Все правильно делает, на нужные клавиши нажимает, с нужной скоростью играет, на педали жмет, как положено, как в музыкальной школе учили, а музыки нет. Почему? По одной простой причине, - инструмент расстроен.
   Эта изначальная расстроенность нашего внутреннего инструмента, нашей души, совершенно не осознается. Человек пытается преодолевать что-то наскоком, внешним образом исполнять правила духовной жизни, не понимая, что правила эти - для правильных. Они действительно помогают достичь состояния гармонии души, но для того, чтобы душа пришла в эту гармонию, необходимо очень глубокое знание того, что ты из себя представляешь на сегодняшний день, в каком ты состоянии. И ожидать того, что сейчас вмиг, или даже за год, в твоей жизни наступит гармония только потому, что ты пришел в Церковь и исповедался, является глубочайшей духовной ошибкой, и очень серьезной ошибкой, которой многие страдают.
    Мы все ждем, что спасение может произойти помимо нас или какими-то внешними факторами, за которые мы будем цепляться, прятаться, не осознавая того, что такое падший человек, что такое наша искаженная грехом природа. Но духовная жизнь начинается с осознания того, что на духовном языке называют словом смирение или смиренномудрие. Лучше будет сказать - начатки смирения, потому что смирение безгранично. Можно вступить в определенную область смирения, осознать себя грешником, а вот до конца дойти совершенно невозможно. Но начать духовную жизнь можно только с осознания того, что твой духовный инструмент вдребезги расстроен, и вся твоя духовная жизнь - это, прежде всего, приведение в норму твоей души, исцеление не внешнее, но внутреннее.
   Вот человек начинает молиться и удивляется, что не чувствует того, что в книгах написано, - должна быть молитва, скажем, чистая, а она сбивается постоянно на какие-то помыслы… Много сразу хочет. Несовершенный человек не должен ждать от молитв и постов какого-то определенного быстрого результата. Вот мы приходим на исповедь, сваливаем свои грехи, и кажется, что с этого момента все должно стать другим. А на самом деле с этого момента только начинается осознание того, что душа больна и нуждается в нашей собственной огромной духовной работе, в углубленном духовном труде с пониманием того, что если жизнь не меняется, это не вина Церкви, не вина молитвенного правила и не вина священника, который говорит, как надо поступать, а у тебя все равно ничего не получается. Это состояние твоей собственной души, и нужно принять это с определенным смирением.
   В духовной жизни все определяют постоянный труд и большое терпение. Альпинисты идут в гору очень медленно. Бог дает им знать, что если они поторопятся, то до вершины никогда не дойдут, быстро устанут, перенапрягутся и дальше идти не смогут. Поэтому они и идут медленно, но постоянно. В таком постоянстве подвига духовной жизни и совершается настрой души, приведение ее в порядок. Но происходит это вовсе не быстро, иногда годами, а мы очень нетерпеливы. Грешил человек всю жизнь, с момента своего рождения, а за два года хочет придти в полную норму. Так не бывает или бывает крайне редко у людей, которые способны на столь глубокое покаяние, что могут сразу все бросить, уйти в пустыню и жить суровой подвижнической жизнью.
   Трудиться терпеливо и постоянно, быть совершенно непоколебимым в своем постоянстве, каждый раз, каждый день, каждую минуту настраивать себя, понуждать себя на духовную жизнь. И, наконец, в тот момент, когда, проходя таким путем, человек начинает приближаться к состоянию внутренней гармонии, к созвучию с Божественной волей, тогда все, что он делает, приобретает характер спасения. И тогда молитвенное правило, и посты, и его жизнь в Церкви начинают плодоносить. Только в этот момент человек начинает быть живым членом Церкви, - плодоносящим.
   Но пока этого нет, происходит страшное искажение. Именно по этой причине жизнь Церкви удивляет и часто отталкивает неверующих людей. А что это у вас в Церкви все так странно? Вроде написано, что вы должны вот такими быть, а у вас все не так. Почему? Именно по этой простой причине, - потому что на расстроенном инструменте играть нельзя.

   Большое неразрывно связано с малым. Большое отступление начинается с мелочи. Авва Дорофей очень часто повторяет, что небрежение в малом рождает в душе человека злой навык, а от злого навыка происходят все его грехи. Только небрежение в малом является причиной всех человеческих страстей.
   Пришел человек в Церковь и хочет быть христианином, но как-то сразу - заснуть неизвестно кем, а проснуться христианином. Оказывается, это невозможно даже после очень глубокой исповеди, даже после очень больших трудов. Для этого нужно пройти очень длинный духовный путь, который складывается исключительно из верности в малом.
   Верность только этим и измеряется, нет никакого другого критерия верности, как только верность в малом. Иногда мы думаем, что это малое незаметно, не многоценно. Ну, тут немножко недоделал, там покривил душой, здесь себя пожалел... по мелочи же... Ну, я же не убил, не своровал, по большому не предал… Но великое в нашей жизни встречается исключительно редко, мы все люди мелкие, и жизнь наша состоит исключительно из мелких поступков.
   Даже если человека очень сильно тряхнет судьба, он может очнуться на какое-то время, но и то не до конца, потому что все это только вспышки. Только когда человек приучает себя по мелочам не лгать, в малом не тщеславиться, по пустякам не обижаться, не попускать себе даже в малом нарушать пост, сокращать молитвенное правило, опаздывать немножко на службу, - только тогда с человеком может что-то произойти, что-то в нем может измениться.
   Великое может совершиться только с тем человеком, который в малом был всегда верен. Господь очень часто говорит в Евангелии, что тому, кто верен в малом, будет вручено многое. От нас требуется небольшая, но верность. Небольшое, но делание. Настоящее, с которого бы мы не сворачивали, которое бы мы делали всегда.
   Для этого нужно мужество, конечно, только мужество и больше ничего. Чтобы мы могли сказать каждой мелочи, которую нам предлагают, - нет, мне этого не нужно, я даже в мелочи от Господа не отступлю. У нас не так мало сил для того, чтобы быть настоящими христианами. И вот если у нас есть это мужество, просто мужество стоять на месте, как на посту, в Церкви Христовой, не сходить с того призвания, которое Господь нам даровал, тогда все остальное по милости Божией у нас получится.

Как лучше исповедоваться    
 
Время, отведенное для исповеди, это Божье время. Человек должен думать, прежде всего, о том, что он должен предстать перед Богом такими, какой он есть. Мы обязаны донести себя до Бога во всей своей полноте, не искушаться на большую очередь, что-то комкать, говорить быстро, вообще об этом думать не надо.
   Ожидая исповеди можно либо читать Евангелие, либо еще раз обдумывать свою жизнь, а лучше всего читать правило к причастию. Я помню, что в юности эти длинные очереди меня ужасно тяготили, я от них очень уставал. Но потом я изобрел очень хороший способ - пока идет очередь, читать причастное правило. Если это войдет в обиход, прихожане не будут думать о том, комкать им исповедь или не комкать. Они будут заняты хорошим молитвенным делом.
   А для священника, если уж он стоит на исповеди, это его проблемы и трудности, его крест, который он сам на себя взял. Люди, пришедшие к нему, это те, кого ему Господь послал. Священник может быть в этот момент усталым, невнимательным, не обращайте на это внимания и не обижайтесь на него.
   Значительно важнее, как правильно говорить, чтобы не превратить исповедь в какую-то такую психологическую кашу. Очень легко и удобно относится к таинству, как к сеансу психотерапии, на котором можно просто облегчить душу, разгрузиться, что называется. И тогда священник предстает не как свидетель покаяния, кем он, собственно говоря, является, а как духовный психотерапевт, которого надо собой нагрузить, а потом успокоенно отойти и жить как ни в чем не бывало. И так для многих людей исповедь из таинства покаяния превращается в средство психотерапии.
   Выдержать эту границу не всегда просто. Вместо, собственно, исповеди и покаяния в грехе человек начинает описывать свои состояния, где ему плохо, где ему тревожно, как он душевно реагирует на события своей жизни. Самой исповеди здесь может быть не много, а описания своих состояний очень много. Человек может даже испытывать в этот момент очень глубокие угрызения совести, даже бичевать себя, всячески себя обнажать, но это такой мазохизм, от которого человек получает внутреннее удовлетворение, наполняется энергией, чувствует себя хорошо и оздоровленно. Обычно, это бывает у людей с обостренным самовосприятием, с гордыней, с подозрительностью к окружающему, с такой тенденцией к самоедству, что само по себе к исповеди не имеет отношения. Это очень болезненное явление, которое надо изживать.
    Чем проще человек, тем исповедь его будет значительнее и действеннее, а чем он запутаннее, рефлексивнее, тем более его исповедь будет лишь бесплодным кружением на одном месте. Такая рефлексия часто является следствием человеческого тщеславия, досады на себя и нежелания духовного труда, а иногда и проявлением психической болезни.
   Это, конечно, очень большая проблема современных исповедей, и большой крест для священника. Такие люди чаще всего путешествуют по приходам, задерживаясь у одного священника до тех пор, пока у того хватит терпения. С этими несчастными очень тяжело общаться, выводить их из такого состояния крайне неудобно, потому что сказать прямо и достаточно резко, значит - страшно их обидеть, лишить почвы под ногами. Ведь по-другому он жить не привык. Священник должен быть очень мужественным и достаточно хорошо знать этого человека, чтобы с одной стороны отрезвить, а с другой стороны не отпугнуть его от себя.
   Об обстоятельствах жизни, которые обычно приводят на исповеди, как некое оправдание и смягчение своей вины, имеет смысл говорить только тогда, когда об этом спрашивают, но минимально себя оправдывая и стараясь высказать их достаточно бесстрастно.
   Но если священник спрашивает об обстоятельствах, утаивать ничего не следует. И ложный стыд перед священником, и боязнь кого-то втянуть в эту историю и подвести людей не должны смущать сердце человека, потому что священник должен все это сохранить в тайне. Само таинство исповеди не должно священника настроить как-то отрицательно по отношению к другим людям, которые явились соучастниками греха или какими-то косвенными его свидетелями. Хотя такое бывает, мы все люди грешные. Но это обязанность священника, хранить себя от подобных вещей постоянно, и ко всем людям иметь после исповеди очень ровное отношение.
   Рассуждать о себе, конечно, надо. Святые отцы часто говорят о такой глубокой исповеди помыслов, мыслей и состояний. Человек должен исповедовать не только свои грехи, но и внутреннее состояние, и достаточно подробно говорить о себе, как о целостном существе, которое имеет не только поступки, но и их происхождение. Но такая исповедь должна носить очень и очень трезвенный характер.

   Исповедоваться лучше гласно. Для самого человека полезнее, исторгать словесно свои грехи, отказываться от них. Хотя таинство все-таки зависит от внутреннего состояния человека.Можно просто подать записку и по внутреннему своему состоянию быть в этот момент совершенно адекватным написанным словам.
   А некоторые исповеди необходимо записать подробно. Например, подготовка к кардинальной исповеди требует очень внимательной проверки своей совести. Надо помолиться, сосредоточиться, вспомнить всю свою жизнь и провести достаточно долгое время в размышлениях над самим собой. В этом трудном деле именно письменная исповедь помогает докопаться до причины греха и описать правильно, может быть даже кратко, для самого себя, свои состояния. Это приводит человека в очень правильное внутреннее духовное расположение.
   Письменные исповеди могут быть уместны и даже полезны для человека, который только-только начинает свой покаянный путь, когда есть желание ничего не забыть, и необходим план построения своей исповеди. А некоторые грехи просто тяжело высказывать вслух священнику, особенно для начинающего.
   Иногда духовники просят записывать очень подробно в течение дня свои состояния, а потом приносить их на исповедь. Но это больше связано с монастырской исповедью, с откровением помыслов послушника своему духовнику.
   Но для человека, который уже достаточно воцерковился и часто исповедуется, конечно, лучше не писать, а рассказывать о себе священнику. В рассказе о себе всегда присутствует живое участие совести. Сама интонация человека, желание высказаться и тяжесть этого помогают что-то поменять потом в своей жизни. И конечно, когда священник слышит живое слово покаяния, само сердце его молитвенно отзывается на это слово. Священник в этот момент чувствует душу кающегося и может помочь и советом и молитвой.
   Когда письменную исповедь составляют люди, которые давно и часто исповедуются, это может стать серьезным препятствием для полноценной исповеди. Человек привычно заполняет бумажку перечислением своих повседневных грехов, как квитанцию в химчистку. В этом действии уже есть что-то не внутреннее, но внешнее.
   Священнику это бывает удобно, особенно при большом количестве исповедующихся, когда к нему стоит длинная очередь и нет возможности поговорить с каждым человеком. Конечно, легко взять в руки бумажку, пробежать ее глазами, и разорвав, прочитать разрешительную молитву, оставляя само таинство встречи с Богом и сердечное покаяние на совести кающегося. Но понятно ли ему, что происходит с человеком? А в конце концов это очень часто приводит к исповедальной привычке, чего быть ни в коем случае не должно.

   Можно ли совсем не беспокоиться из-за забывчивости? Конечно, нет. О своих грехах надо помнить и сокрушаться. Забвение своих грехов - это тоже некоторое поражение души. Надо просить у Бога видеть и помнить свой грех.
   Но исповедь не измеряется количеством перечисленных грехов. Профанация исповеди, абсолютная нераскаянность, формализация таинства бывают чудовищны. Люди привыкают составлять списки грехов, совершенно не понимая, что Господь ждет от них исправления жизни и только этого. Можно всю жизнь исповедоваться, все свои грехи называть, а жизнь останется той же самой. А можно не называя формально многих своих грехов так изменить свою жизнь, что они исчезнут просто потому, что ты жизнь поменял, ты другую дорогу избрал. Эти грехи сами по себе слетят, как блохи при сильном ветре.
   Иногда человек старается записать как можно больше грехов, на всякий случай, потому что не верит самому себе и не доверяет Богу. Кажется, чем больше грехов на исповеди перечислишь, тем больше простится. Грехи не так прощаются, не по способу их перечисления. Человек становится другим, потому что он прилагает усилие, а не потому, что он формально перечислил много-много грехов, даже если они действительно имеют к нему отношение.

   Иногда в исповеди и при подготовке к ней внешняя эмоциональность затмевает нашу духовность. Некоторые люди от природы очень эмоциональны и обидчивы. Иногда слезы бывают от ложного умиления или от тщеславия. Слезы в духовной жизни могут быть и невидимыми и беззвучными, а может быть и проявление слезное, как у святых отцов, но к нам это отношения не имеет. Наши слезы - это проявление материальное, не духовное, это определенное свойство наших эмоций, сентиментальности нашей, может быть, природной слезливости, чувственности, но отнюдь не духовности. К этому надо относиться трезвенно.
   Хотя бывает в нашем покаянии настоящий плач, но это слезы человеческие, не более. У святых отцов это явление постоянное, природа этих слез - другая. Это не внезапный порыв, а бесстрастное состояние, к нему приблизиться очень тяжело.
   Иногда при подготовке к исповеди переживаешь грехи и состояния очень эмоционально, а приходя на службу сталкиваешься с духовной реальностью, с настоящей молитвой, и эмоциональность, как поверхностная сфера, может отходить, улетучиваться, и остается только самое главное. Что остается, то и есть. Все остальное, это наши бесплодные переживания, неспособные нас изменить. Потому что если бы они были способны нас изменить, это была бы наша константа духовная, наша неизменяемость.
   Вот мы внешне, эмоционально переживали, что, вот, мы такие-сякие, как нам нехорошо с собой, неприятно, мы растрогались от того, какие мы плохие, помолились Богу, умилились от этого, представили, как мы сейчас на исповеди хорошо все это расскажем, и батюшка посмотрит, как мы каемся…
    А потом мы пришли на службу, а здесь воспевают Бога Живого, и Господь Живой между нами предстоит. И все это ушло. Осталось только то, что есть. А есть только на поверхности маленькое такое, не очень важное представление о себе самом. Реальность. Полезно это? Полезно это понимать.
    Хочешь или не хочешь, эмоции существуют. Другое дело, что мы можем эти эмоции преображать в настоящее чувство. Если эти эмоции остаются с нами и нас изменяют, то они уже истинны.

Общая исповедь

   Исповедь существует в тех условиях, в каких существует Церковь, и развивается вместе с церковным сознанием. Во многих местах, в том числе и во многих храмах Москвы, до сих пор существует практика общей исповеди, хотя об этом очень много говорится, и даже патриарх выступает против подобной формы исповеди.
   Для истории Церкви общая исповедь - явление неизвестное. Она вошла в церковный обиход и даже в церковную традицию, как традиция ложная; как существует, например, ложная традиция редко причащаться, так существует и ложная традиция общей исповеди.
   Говоря об общей исповеди, мы вспоминаем наши многолюдные храмы в тот период, когда не хватало ни храмов, ни священников. В большие праздники церковь приходило так много людей, что невозможно было успеть всех поисповедовать, и совершалось некое действие, которое стали называть общей исповедью. Обычно выходил священник в епитрахили с крестом с Евангелием и ко всем людям, которые пришли в храм, чтобы причаститься Святых Христовых Таин, обращался с проповедью, касающейся таинства покаяния. Он рассказывал людям о том, что такое исповедь, какие люди грешные, о том, что всем надо каяться, потому что без покаяния никто не может спастись и войти в Царствие Небесное, а потом говорил такие слова: Сейчас я вам буду перечислять грехи, а вы все внутри себя кайтесь в них и говорите: грешен или грешна. И священник начинал читать длинный-длинный список грехов, начиная от первой заповеди и кончая последней. И все люди повторяли вслед за священником слова покаяния в перечисленных грехах. После этого священник покрывал всех епитрахилью, люди целовали крест и Евангелие и шли причащаться.
   Такую форму исповеди приписывают св. Иоанну Кронштадтскому, называя его родоначальником общей исповеди. Действительно, святой праведный Иоанн Кронштадтский, когда исповедовал людей (а к нему на службу в кронштадтский Андреевский собор собирались по пять-семь тысяч человек), имел такое слово горячее, такую проповедь говорил иногда в течение полутора часов, что своим пламенным словом возбуждал людей к покаянию. Люди вставали на колени и со слезами громко выкрикивали все свои грехи. Настолько глубоко в них проникало его слово, настолько реально было это чувство покаяния, что люди не могли сдержаться. В храме просто страшно было находиться, потому что люди кричали, выкрикивали, в чем они грешны перед Богом, плакали, умоляли Бога о пощаде. Даже местные воры пользовались этим и во время общей исповеди проникали в собор и срезали кошельки у людей, которые ничего не замечали во время своего глубочайшего покаяния. Это никак не было похоже на то, что под видом таинства происходит в наших храмах.
   Такая исповедь продолжалась несколько часов. На это был способен только св. Иоанн Кронштадтский. Совершалось покаяние, очищение и изменение жизни, потому что люди видели присутствие святого, и личная святость его передавалась всем. После этого они причащались из его рук и разъезжались.
   Позднее общая исповедь вошла в наши храмы во времена гонений и войны. Священники находились в лагерях, и чтобы добраться до действующего храма, которые были в основном маленькими, кладбищенскими, людям приходилось преодолевать огромные расстояния. Попасть на службу они могли, может быть, только несколько раз в год на Крещение, скажем, или на Пасху. И вот они собирались в храме, а там один старенький священник, который только что вышел из лагерей, который едва стоял ногах и был не в силах исповедовать большое количество людей. И тогда стали привыкать к общим исповедям. Время было такое тяжелое - время гонения на Церковь. И люди, которые жили тогда со Христом, конечно, переживали исповедь немного иначе, чем мы с вами сейчас переживаем, и подобная практика имела свое оправдание в жизни Церкви.
   После войны храмы стали открываться, но священства было очень мало. Об этом сейчас почти никто не говорит, эта страничка почему-то закрыта для тех, кто описывает жизнь Церкви, а ведь очень много священников, которые служили после войны, были обновленцами, которых Церковь по милосердию своему приняла в свои ряды после часто формального покаяния и формального принесения клятвы верности Церкви, и они относились к церковным таинствам, к уставу Церкви крайне небрежно и вольнодумно, протестантски. Уполномоченным по делам религии это было очень выгодно.
   А затем наступил период новых хрущевских гонений на Церковь, когда Хрущев похвастался, что скоро покажет по телевизору последнего попа. Огромное количество храмов, открытых после войны, было закрыто и разрушено. Среди бывших обновленцев-священников были такие, которые публично отрекались от веры. Мне рассказывал мой духовник, как он служил в одном московском храме, очень богатом в те времена, который никогда не закрывался, и где священником был бывший обновленец. Совершив Евхаристию он не потреблял Святые Дары, а выливал их в умывальник. Много таких рассказов я знаю, например, про батюшку, который любил в алтаре пить чай и есть пирожки с мясом.
   Из-за такого же ложного, равнодушного, обновленческого отношения укоренилась и общая исповедь. Приходили люди в храмы, которых и в это время было мало, а их там никто не слушал, никто не приучал к исповеди. Священник, часто бывший обновленец, бормотал общую исповедь, накрывал епитрахилью, люди шли к Чаше.
   Это стало, к сожалению, во многом обуславливать церковную жизнь в период шестидесятых годов. Во многих местах традиции причастия и исповеди были заложены этими бывшими священниками обновленцами, которые после войны нанесли серьезный урон церковному благочестию и вообще жизни Церкви.

   Мое глубокое убеждение, что общая исповедь не является таинством, не имеет отношения к таинству покаяния. А если кто-то в этой исповеди и получает отпущение и разрешение грехов, то оно ничем не отличается от той самой исповеди, которую человек может лично принести Богу в своей келье наедине с Богом. Разрешительные молитвы и накрывание епитрахилью в общей исповеди не имеет никакого сакрального значения, потому что в таинстве покаяния очень важно не просто покаяние самого человека перед Богом, но и свидетельство Церкви о покаянии.
   О чем же ты, священник, будешь с епитрахилью свидетельствовать, если ты не знаешь этих людей: ни глубины их покаяния, ни грехов, ни духовной жизни, ни плодов. Поэтому тут нет исповеди, таинства нет. Есть призыв к самоукорению, есть призыв к тому, чтобы человек видел свои грехи, даже есть призыв к покаянию, а вот свидетельства о покаянии здесь нет. Священник не может свидетельствовать за этих людей перед Богом. Он не может от имени Бога эти грехи простить и разрешить, потому что не знает, кто к нему сейчас подходит, с каким грехом, что на душе у этого человека. Да, иногда священник говорит, те из вас, кто совершали убийства, прелюбодеяния и аборты, к причастию не подходите, а найдите отдельно время покаяться. Но не только же это может отлучить человека от общения с Богом. А если человек не примерен? Есть такие вещи, которые необходимо высказать, выслушать, необходимо дать им определенную оценку, иначе нет вообще смысла в этой исповеди.
   Если уж допускаешь до причастия не выслушав человека, так допускай по мере совести каждого. Скажи, - Вы можете причащаться сегодня, но исповеди не было. Если вы с сокрушенным сердцем приступите к причастию, и ваша совесть не обличает вас, - причащайтесь. Но не надо формальной исповеди.
    Общая исповедь, конечно, во многом искажает духовную жизнь людей, приучает их к формализму, не дает им возможности глубоко в себя заглянуть. Мне приходилось служить в провинциальных храмах, где люди всю жизнь приходили в церковь и были только на общих исповедях. И когда они подходят на исповедь к священнику, им нечего о себе сказать, они совершенно не знают своих грехов, они никогда в себя не заглядывали и просто ждут, когда священник будет им что-то говорить, а они радостно ответят - грешен. Подходит человек к исповеди и говорит, - во всем грешен, а когда спрашиваешь, в чем, оказывается, он и сам не знает. Это глубокая вина общей исповеди, которая держала людей в неведении о самих себе, не давала возможности покаяться и прийти к Богу. Прожил человек всю жизнь, ходил в Церковь и так ни разу и не покаялся.
    Не разрешительной молитвой прощаются грехи. Кто-то из святых говорил, что бывает так, что священник читает молитву - "прощаю и разрешаю", а Христос, который невидимо стоит, приемля исповедание, говорит: "А Я не прощаю и не разрешаю".

Тайна исповеди

   Все знают, что существует такое понятие, как тайна исповеди, но обычно считают, что ее должен хранить только священник. Но это не так. Тайна исповеди существует для всех. Самому исповедующемуся тоже следует хранить себя.
   Мне кажется, тайна исповеди, прежде всего, связана с понятием целомудренность: с целомудренным отношением человека к своей духовной жизни и к другому человеку: к его душе, отношениям с ближним и к его внутренней жизни.
   Конечно, человек имеет полное право раскрывать себя перед своим ближним, и в общем так это и бывало в древней Церкви, когда христиане публично исповедовали свои грехи. Ведь человек кается не только перед Богом, но и перед людьми. Это грехом не является, но может вести ко греху, быть трамплином к тому, чтобы человек потом был искушен ближним своим.
   На самом деле мало кому можно что-то доверить. Скажешь одному - не говори никому, а он тут же передаст другому, и тоже скажет, - никому не говори. А потом твоя жизнь возвращается к тебе совершенно в другом виде, и понимаешь, что тебя все давно раздели, обсудили, что ты перед всеми предстоишь в совершенно ином, искаженном виде.
   Это очень сложный вопрос, конечно. Человек волен о себе рассказать, это его право. Но в духовном смысле лучше бы себя беречь еще и потому, что иногда рассказываешь о своих грехах все-таки уже с настроением не исповедническим, - без покаяния и иногда даже с сочувствием ко греху. Бывает такое. Мне кажется, лучше всегда быть духовно целомудренным и прикровенным.
   Такая сокровенность очень важна еще и потому, что бес не знает человека. Человек для бесовской силы сокровен. Скажем, не было сатане известно о воплощении Христа, он не знал, что Богочеловек это Сын Божий (Его называли Сыном Божием, а Он называл Себя Сыном Человеческим). Внутрь человека бес войти не может, если тот сам каким-то образом этого не допустит через свои грехи, через свои страсти. Демоны не знают наших сердец, как думают некоторые из людей. Ибо Сердцеведец один сведый ум человечь... Но то из слов, какие произносятся, то по каким-то движениям тела они узнают многия из движений, происходящих в сердце (авва Евагрий).
   И поэтому, все, что с человеком происходит, все его искушения, какие-то ошибки, которые он потом сваливает на беса, говоря, что это меня бес попутал, происходят потому, что человек открывает бесу знание о своей духовной жизни, выбалтывает себя. Можно раскрыть себя иногда даже выражением лица. Бес может познать человека даже через такие внешние вещи, как помыслы. Он пытается за них зацепить человека, и если человек входит с ним в общение, начинает разговор, то открывает себя - дорожка открыта, сердце открыто, помыслы открыты, все открыто для беса, - тогда он человека побеждает.
   Но если человек умеет себя хранить, не празднословить, вести себя даже по своим манерам целомудренно и сокровенно, то, в общем, он неизвестен бесу, и тому тяжело человека увести.
   Человек бесу недоступен и во время исповеди, когда совершается таинство. Поэтому надо достаточно тактично и особенно сокровенно относиться к своему внутреннему миру и опасаться обсуждать тайну исповеди и духовного руководства в простой беседе. Можно делиться, конечно, своими духовными переживаниями с близкими людьми, но это опять-таки должно носить характер сокровенности. Когда двое или трое во Имя Христово собраны, там бес не может присутствовать. Но когда это выбалтывается просто в празднословии, в осуждении, в похвальбе или в тщеславии, там, где к нашей откровенности примешивается хоть какая-то страстишка, там, будьте уверены, рядом окажется лукавый, который этим обязательно воспользуется.
   Вообще, духовная жизнь человека не может быть открытой, напоказ. Она всегда сокровенна. Во многом человек должен сохранять себя, свое таинственное общение с Богом.
   То малое или великое, что мне дано было пережить, есть дар милости Божией ко мне окаяннейшему из всех людей, и я считаю необходимым хранить его, как бесконечно мне дорогое от постороннего взора, чтобы не быть окраденным (Арх. Софроний).

Таинство Покаяния и Евхаристия

   Мы говорим, что Евхаристия - это Таинство таинств. Значит, нет таинства, которое не освящалось бы Евхаристией, не было бы глубокого с ней связано.
   В древности существовали венчальные Литургии, и таинство брака совершалось только на Литургии. Таинство священства до сих пор совершается во время Литургии. Так ли это в отношении других таинств?
    Соборование - как будто никак не связано с Литургией, ни по чинопоследованию, ни по символике. Но интересно, что в древности оно совершалось не совсем так, как сейчас, когда мы все собираемся раз в год на таинство соборования, и осмыслялось оно иначе, - как приход Церкви в немощному и больному человеку, "на одре лежащему", как говорится в молитвах. Лежал немощный человек, не имел возможности придти в Церковь на Евхаристию, и к нему приходила Церковь. В первый день приходил один священник читать над ним Евангелие и молитвы и помазывал его. На другой день приходил второй священник, и так всю неделю в течение семи дней приходили семь священников. И, наконец, они собирались соборно, помазывали его в последний раз, читали над ним общую молитву, а потом причащали его Святых Христовых Таин.
   Поэтому нельзя сказать, что соборование не связано с Евхаристией. Сама Церковь приходила человека исцелить и через таинство соборования подготовить к причащению Святых Христовых Таин. Это до сих пор сохранилось в нашем сознании, как традиция причащаться на следующий день после соборования.
   И таинство исповеди связано с Евхаристией глубочайшим образом, - как допущение или недопущение человека до Евхаристии.
   Существовавшая в древней Церкви публичная исповедь была связана только с Евхаристией. Она имела смысл, как отвержение согрешившего человека от возможности причащаться или соединение его с Евхаристией через покаяние. А отлучение человека от Церкви означает отлучение не от формального членства в Церкви, а, прежде всего, от Евхаристии: священника - от возможности служить Литургию, мирянина - от возможности причаститься. А подходит человек к Евхаристии только в покаянии, только примиренный, только с разрешением приобщаться Святых Христовых Таин.
   Какие слова произносит священник, читая разрешительную молитву? - Примири и соедини святей Твоей Церкви… А примирение с Церковью - это вхождение в Евхаристию. В этом и заключается глубокая связь таинства исповеди и Евхаристии, духовной жизни и участия в Литургии.
   Таинство покаяния глубоко связано с таинством Евхаристии, потому что это таинство Церкви. Оно имеет целью не только самоусовершенствование, является не только средством преодоления недостатков, но определяет, ты в Церкви или ты вне Церкви, ты с Богом или ты не с Богом, ты принимаешь Христа или ты отвержен Им, потому что еще настолько искажен, что должен что-то сделать, чтобы себя исправить и принять Христа. Только ради этого человек кается. Только ради этого он трудится над собой и приносит плоды покаяния, смысл которых в том, чтобы соединиться со Христом в таинстве Евхаристии.

   Многие священники, даже митрополит Антоний Сурожский, выступают против частой исповеди, считая, что можно приходить на исповедь раз в месяц, а то и реже, и что в этом случае человек, по крайней мере, придет с покаянием, сможет себя оценить и осознать, будет каяться более глубоко.
   Если встать на такую точку зрения, то это можно отнести и к причастию и сказать, что если человек будет причащаться редко, то он будет причащаться достойно. Некоторые священники, не допуская людей до частого причащения, аргументируют это именно тем, что причастие становится формальностью.
    Трудно согласиться с таким мнением. Общение с Богом, если оно истинное, не может быть формальностью, будь то в таинстве покаяния, в таинстве причащения или в молитве. Формальным оно может стать само по себе, и зависит это не от того часто или не часто человек приступает к таинству, а от того, как он к нему относится: насколько глубоко он понимает смысл исповеди или смысл своего участия в Литургии, насколько он вообще живет духовной жизнью. Если человек горит сердцем и живет духовной жизнью по настоящему, то у него ничего формального быть не может.
   В современном мире для большинства новоначальных христиан, частая и подробная исповедь, кроме того, является моментом очень серьезной катехизации, возможностью услышать от священника ответ на вопросы, важные для нашего духовного становления.
   А можно приходить на исповедь раз в год, перед Великим Четвергом, как это, к сожалению, часто и происходит, но совершенно не видеть своих грехов. Но если же человек желает искренне на себя взглянуть, то покаяние пробуждается в нем, как естественная потребность.
    Грех пугает, и если человек не может, не хочет с этим жить, то ноги просто сами бегут скорее на исповедь. Как же он будет ждать целый месяц? Беги скорее, как только почувствовал, что тебя укусили, беги скорее к врачу. А чем больше времени проходит, тем бесчувственнее становится душа. Состояние окамененного бесчувствия и происходит оттого, что человек находит для себя возможность терпеть греховную уязвленность, отложить для себя возможность покаяния. Вспоминается блаженный Августин, который, будучи еще грешником, молился, - Господи, спаси меня, но только не сейчас. Именно уязвленность грехом должна подвигать человека сразу бежать на исповедь, сразу просить помощи и духовного совета у духовника.
   Возможно, человек и не может за неделю принести серьезных плодов покаяния, но он все время должен быть в пути.

   В разных странах существует различная практика исповеди, не везде она обязательно сопряжена с Литургией. И это великая радость, что в русской Церкви сложилась такая замечательная традиция - всякий раз перед Евхаристией примиряться с Богом. Но именно поэтому таинство покаяния иногда воспринимается некоторыми не как таинство Царства Небесного, а как некий пропуск к причастию Святых Христовых Таин. Конечно, все всегда говорят, что это не так, но внешне это именно так и происходит: сначала ты идешь на исповедь и получаешь разрешение причащаться. А исповедь - это не разрешение причащаться, а соединение с Церковью, от которой грех отлучает человека.
   Если понимать таинство исповеди как разрешение на причащение, тогда и причащение, и покаяние мыслится, как твое личное дело. Мое личное дело с моими личными грехами рассмотрено священником, наложена определенная резолюция, и я теперь гожусь для того, чтобы продолжить свое лично дело и для себя причаститься Святых Христовых Таин. Это заблуждение. Для очень многих людей, приходящих в храм за своим собственным маленьким делом, за своей собственной благодатью, причаститься и соединиться с Богом значит, что-то у Него взять. Навык такой ложной духовности является одной из самых больших трагедий, которые наполняют нашу церковную жизнь, которая не может наладиться вне взаимного движения всех людей друг ко другу и к Богу. Священническая молитва не пропуск для причастия, но свидетельство о том, что человек рвется к Богу, ищет Его, жаждет Его.
   Но с другой стороны я не считаю, что формальным допущением до причастия является исповедь; исповедовался - причащаешься, не исповедовался - не причащаешься. Я думаю, что можно причащаться чаще, чем исповедуешься, и в каком-то смысле нужно причащаться чаще, чем исповедуешься. Если человек был на исповеди, скажем, неделю назад, и ничего особенного о себе сказать не может, но хочет причащаться, имеет дух сокрушенный и примирен со всеми, то почему бы не допустить его до причастия? Мы так и делаем, когда совершается праздник Пасхи, и все люди причащаются. Не надо этого бояться. Бояться надо - не донести себя до причастия или не сохранить себя после причастия, а если человек не сделал ничего плохого, старался, блюл себя, если сердце его полно плача перед Богом, ну зачем лишний раз батюшку тревожить.
   Но и исключать возможность исповеди не стоит. Можно подойти к исповеди и сказать, - батюшка, вы знаете, я чувствую, что я человек грешный, но ничего нового о себе сказать не могу, но очень хочу причаститься. Будет ли это исповедью? Будет, конечно. Человек не должен быть отвержен, потому что он идет ко Христу, и Христос его не отвергает. Такая исповедь не будет содержать длинного перечисления грехов, может быть и не надо их перечислять, но свидетельствовать о себе перед Богом, мне кажется, хорошо.
   Подходя к причастию даже после серьезной исповеди, очень важно осознавать, что на самом деле ты почти ничего не исповедовал, и каким был, таким же по сути своей и остался. От исповеди человек все равно отходит грешником, а не праведником, скверным, и нечистым, и не могущим прикоснуться к Божеству.

   Конечно же, после исповеди перед причастием Святых Христовых Таин надо стараться всячески блюсти себя. Если ты кого-то обидел и не примирился после исповеди, то, конечно, как можно причащаться? Но стоит ли впадать в отчаяние от того, что ты поисповедовался и вдруг вспомнил какой-то грех, о котором забыл сказать? Этот грех не является препятствием к причастию. Сокрушиться сердцем надо, сказать, - И за это меня, Господи, прости, - и идти причащаться.
   Господь принимает нашу исповедь не по количеству исповеданных грехов и не по тщательности выбранных слов, которыми мы перечисляем наши согрешения. Именно то, что в нас столько грехов, которые мы не то что не исповедали, но даже еще в себе и не увидели, и ставит нас в состояние недостоинства подходить к Чаше. Исповедались, а грешниками остались, а Господь нас принимает. Принимает просто по милосердию Своему, принимает нас, грешных, по настоящему не исповеданных и не очищенных, если видит желание покаяния и решимость бороться с грехом. Принимает и делает другими.
    Но если нет у нас ни желания, ни решимости, то ничего не сделает и Господь... Причастишься, и тут же растеряешь полученную благодать. Если мы подходим к Чаше с полным равнодушием и с пониманием, что мы такими же и останемся, если нам даже и хотелось бы стать другими, но все-таки немножечко и прежними остаться, - вот это ужасно. Когда остается в сердце такое реальное чувство, что ты другим быть не хочешь, что тебе жалко лишаться многих мелочей, что тебе хочется еще этим насладиться, к тому пристраститься, что-то еще раз попереживать, как раньше переживалось, - вот это беда.
   Господь допускает нас к причастию не потому, что мы достойны, не потому что теперь, после исповеди, мы имеем право причащаться. Никогда никакого права мы не имеем. Но такова безмерность человеколюбия и милосердия Божия, что несмотря ни на что Он принимает нас такими, какие мы есть.
   Всякое таинство - это страшная встреча человека и Бога. Страшно впасть в руки Бога Живаго, говорится в Священном Писании. Во всяком таинстве страшно. Таинство Причащения Святаго Тела и Крови Христовой наиболее страшное. И Церковь через апостольские послания, через учения святых отцов, не устает говорить нам, что никто не может достойно причаститься. Как ни готовься, как ни молись, как ни постись... вот - никак. Нет в нас ничего, чтобы дало бы нам возможность такого соединения - человека и Бога в таинстве Евхаристии. Возможность приобщаться Телу и Крови Христовым дает только одно - дух сокрушения и полное понимание того, что ты не можешь причащаться, но ты никак не можешь и не причащаться, потому что это единственный источник твоей жизни.
   Только таинство покаяния является основанием и надежной, что это причащение и соединение человека со Христом будет ему в радость и в жизнь вечную.

Как наш грех влияет на окружающих нас людей

   У каждого человека - свои особенные дары, как пишет апостол Павел, - И иных поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями; далее иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки. Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи? (1 Кор. 12,28-29). Все люди очень разные. Они сотворены так, чтобы каждый в каждом нуждался, чтобы один без другого не мог осуществить себя как человек, во всей полноте.
    Человечество создано, как семья, призванная жить общечеловеческой жизнью, постоянно помогая друг другу и, по слову ап. Павла, неся тяготы друг друга, чтобы исполнить закон Христов. Но жизнь каждого человека неразрывно связана с жизнью всех других людей, потому что человечество задумано Богом, не просто, как семья, а как единый Церковный организм. Можно сказать, что один без другого не человек до конца. Так, например, супружество есть осуществление этой полноты человечества, когда двое становятся единым существом (два плоть едина).
    Уже в раю человечество было задумано, как Церковь, - каждый человек так сильно связан с другими людьми по своей богоподобной церковной природе, чтобы в будущем иметь возможность осуществиться, как Церковь. Развитие способностей и добродетелей каждого человека является естественным созиданием всего человечества, как богоподражательного Адама, который становится новым человеком, а новое человечество, - осуществленной Церковью.
    Но в этом же заключается и совершенно страшная особенность падшего человека: в природе греха заложено свойство распространения, разрушающее не только человека, но разрушающее человечество.
    Через Адама приходит в мир грех и смерть: грех одного человека и смертность одного человека становятся уделом всех. Адам виноват перед всем человечеством, перед каждым из нас. Но тогда и каждый из нас через свой грех виноват перед всеми.
   Если мы хотим победить зло, для этого необходимо прежде всего искоренить зло из себя, и только если нам удастся победить сатану хоть немного в самом себе, это значит, что нам удастся это сделать и вокруг себя. Но если мы этого не делаем, то имеет ли смысл спрашивать тогда, - Почему существует страдание? Почему умирают дети? Почему торжествует ненаказанное зло? Почему так много несправедливости в мире? Это твой грех искажает мир, и твое зло к тебе же возвращается. По ком звонит колокол? Он звонит по тебе.

   Многое из того, что происходило в жизни человека, уже никак не исправишь. И проходит жизнь, оборачиваешься, а там сплошное кораблекрушение. А ты - как ни в чем не бывало. Вокруг - кладбище потерянных друзей, поврежденных жизней, предательств, а человек как бы снова и снова вырывается из болота на новую кочку и думает, что так можно, ни за что не отвечая, проскакать и дальше. Это величайшее заблуждение.
   Мы знаем, что в крещении все грехи человеку прощаются. Многие сейчас крестятся во взрослом состоянии и спокойны, что все прошлые грехи им прощены. А все то, что совершено до крещения, куда девать? Надо ли исповедовать грехи, которые были до крещения взрослого человека? Не надо, но тогда сделать это следует перед крещением. Крещение взрослого человека должно предваряться полным, глубоким и подробным покаянием, потому что крещение - это тоже таинство покаяния.
   Человек, может быть, стал другим, а люди, которых он когда-то в юности толкнул на грех, в этой адской бездне продолжают вертеться и грешить. Как с этим быть? Возможно ли в этом случае себя простить? Страшно просто бывает вспоминать об этом.
   В свое время я сам какие-то вещи не осознавал. Сейчас я молюсь за одного умершего священника. Я совершил в свое время ошибку, дал молодому человеку ход к священству, а он этого священства не выдержал, стал пить и умер в запрещении, его нашли в пьяном состоянии раздетого и избитого. А я, когда был благочинным, видел его слабости, но думал, что человек найдет в себе силы бороться. Как это исправишь - человек уже умер...
   Ответственность за прошлые грехи не может исчезнуть никогда. Как можно быть уверенным в прощении грехов, если их плоды до сих пор живут на земле? Значит, что-то надо делать. Молиться за них или до конца своих дней оплакивать свой грех, но только не быть успокоенным сознанием того, что ты сам уже другой. Ты хороший, а они погибают, и это - твои грехи. Человек должен быть внутренне озабочен этим и приносить плоды покаяния не только за себя, но и за всех тех людей, которых он когда-то на грех толкнул. В его глубоком потаенном чувстве покаяния, в его молитве никогда не должно забываться о когда-то совершенном, чтобы Господь воззрел на оставленный им мир, чтобы и за него была принесена жертва покаяния самого человека.
   Но существует и бездна милосердия Божия, оскудевающее восполняющая и немощствующее врачующая. Единственное, на что можно надеяться, что Бог милостив. Человек имеет возможность в самом себе закрыть дорогу ко греху, а потом добрыми делами принесенными плодами покаяния свою жизнь исцелить. И в таинстве покаяния пресекается его греховная связь с тем обществом, с тем миром, с теми людьми, которые были втянуты в этот круговорот смерти. И я думаю, раз человек - существо церковное, его дальнейшее исцеление для многих людей может явиться ослаблением действия греха и в них. Возможно, наверно, и такое.
   Понимание того, что его грех еще живет в мире, не должно позволить человеку успокаиваться в его движении к Богу. Каждое его доброе дело, каждая молитва, каждое приношение Богу должно быть в какой-то степени приношением и за тех людей. Может быть, это не до конца осознается человеком так конкретно, с кем-то он уже не может восстановить отношений, это и неважно. Но его добродетель каким-то таинственным образом должна коснуться и тех людей, которые когда-то были связаны с ним узами греха.
   Мы говорим, что грех временный, а любовь вечна, и если твоя добродетель и твоя жизнь во Христе сопряжена с вечностью, то всякая вечность другого человека может быть сопряжена и с твоим добром. Иначе все бессмысленно. Иначе твое личное спасение является только осуществлением каких-то твоих собственнических идей. Мы же не можем сказать, - Я-то спасусь, а если вы не хотите или не можете, это ваше дело. Раз мы как-то соединились в этом мире грехом, раз он связал нас, наверное, есть какая-то возможность, пройдя определенный круг жизни, что-то сделать для них не во временных связях, но сделать что-то для вечности.
   Раз мы чаем воскресения мертвых, мы чаем и того, что есть какие-то возможности за пределами времени, и они в Боге могут иметь свое осуществление через тебя, через твое покаяние, через твою жизнь во Христе.

   Грех обладает страшной губительной силой не только для того, кто его совершает, но и для тех, кто с этим человеком кровно связан. В евангельской притче о двух должниках Господь открывает очень важный закон духовной жизни, - как грех одного человека связывает всех ближних, повергает в страшную бездну отчуждения от Бога, лишает возможности прямым путем идти ко Христу, молиться, что-то в себе преодолевать. За грехи одного человека без сомнения всегда страдают и другие.
   Исповедь дает человеку такую возможность - освобождать всех своих близких от связи греховной, которой человек связал себя и других. Вот так евангельский должник покаялся, упросил, умолил, и Господь всех простил, всем дал свободу, развязал все узлы, которыми тот был связан.
   Наиболее близко люди соединены в браке. Как благодать, так и грех имеют особенное проникновение в наших ближних, и если два человека живут в таком единении, что они как бы одно существо, то, конечно, отвечает за грех тот, кто его совершил, но страдает от этого греха тот, кто неповинен.
   Брак имеет свое осуществление только в общем взаимном спасении, иначе он лишается смысла. Если люди не спасаются вместе, то брака у них быть не может: он или разрушен, или не осуществился. Трудно сказать, каким образом происходит это взаимное спасение, может быть, молитва и сама любовь одного из супругов, несмотря на полное отвержение от Бога другого и его греховное состояние, тем не менее может в дальнейшем привести его ко спасению. Возможно, если люди до конца прожили в браке, то благодаря неустанной молитве и терпению одного из них и его постоянному сораспятию за другого этим спасается и второй… Не знаю… Тайна сия великая есть. Это тайна очень сокровенная.

   О каком бы таинстве мы ни говорили, в само понятие таинства обязательно должно входить понимание того, что это действие общецерковное. Таинство - это одновременно и действие самой Церкви, и направленно оно к самой же Церкви, чтобы все стало Церковью. Соборность лежит в существе самой исповеди.
   Грех - это зло, которое разлито во всем мире. Он имеет страшную разрушительную природу. Для кающегося человека должно быть понятно, что каждый грех - это убийство всего человечества. Мы не можем сделать вид, что не отвечаем за то, что происходит в мире. Человек не может не ощущать своей ответственности и вины за то, что в мире на его глазах случилось несчастье. Во время природных катаклизмов или катастроф, подобных захвату заложников, мы все интуитивно чувствуем, что каким-то образом за них отвечаем. Когда в больнице умирает близкий человек, всегда присутствует ощущение вины за его страдания, которое трудно себе объяснить, ведь ты как бы ни в чем не виноват. В романе "Братья Карамазовы" Достоевский написал, что всякий перед всеми виноват. Это ощущение взаимной вины есть осознание того, что грех - это смерть, что грех несет с собой смерть.
   Исповедь человека это исцеление не только самого человека. Это исцеление мира. Изменяется поврежденная грехом природа самого человека, и природа вокруг него, и природа его отношений с другими людьми. Исцеляется некое пространство жизни, которое человек исказил своим грехом, хотя внешне это может быть и незаметно.
   И в этом смысле таинство покаяния, таинство победы над злом, является осуществлением Церкви. И поэтому каждая исповедь - это не твое собственное, личное, индивидуальное дело. Это не просто дело каждого отдельного человека, но дело именно церковное. Церковь принимает на себя эту рану, Церковь ее залечивает, и через это сама Церковь становилась исцеленной.

Три этапа в Таинстве Покаяния
 
   Смысл таинства покаяния не в том, что был ты грешным, а теперь грех простился, и ты за него не отвечаешь, а в том, что человек побеждает грех: сначала он его осознает, потом оплакивает, потом он его ненавидит, начинает с ним бороться, и, наконец, с помощью Божией его побеждает. Поэтому покаяние, как таинство, не имеет четких временных границ. Оно начинается с личного покаяния перед Богом в тайне, когда тебя, как Нафанаила под смоковницей, видит только Сам Господь, продолжается во время исповедания греха Богу в храме перед священником, и заканчивается в момент принесения плодов покаяния.
   Не обязательно совпадая друг с другом по времени, покаяние и исповедь и эмоционально переживаются по-разному. В нашей вечерней молитве есть повседневное исповедание грехов. Оно достаточно формализованное, но, тем не менее, к нему мы можем добавить что-то личное, оценив свой день, увидев самые главные отступления от Бога, свои предательства, нанесения ран нашим ближним. И они тогда осознаются глубоко и всерьез, и мы очень искренне в них перед Богом каемся и просим помощи, чтобы никогда их больше не совершать. В этот момент понимаешь, как важно сейчас с ними справиться. И пусть через несколько дней на исповеди это прозвучит не очень величественно и как-то мелко. Тогда, наедине с собой, было покаяние, и это тоже - таинство. Господь нас в это время слышит и наше покаяние принимает.
    А вот если мы священнику у аналоя даже правильные слова говорим, но не пережитые, не выстраданные, Он их не принимает. В требниках и в семинарских учебниках написаны условия, при которых совершается исповедь - священник, эпитрахиль, требник, кающийся грешник, вычитанное правило. И вот все соблюдено, и все нужные слова сказаны, но если покаяния не было и нет решимости бороться с грехом дальше, исповедь может и не произойти. По-настоящему покаяние происходит только тогда, когда оно сопровождается духовным трудом.
   Вот десять раз ты каялся, все понял, все осознал для себя, на исповеди сказал с полным сокрушением, и ничего не сделал. Ведь так легко ничего не сделать после исповеди. Такая свобода, такая легкость наступает, что сразу хочется пойти в гости, поговорить со своими друзьями, да что угодно сделать, но только не трудиться над собой. Чаще всего так и бывает. Эти радость и легкость после исповеди заканчиваются полным откатом назад. А потом удивляемся, - как же так? Почему же я опять согрешил тем же самым грехом?
   Там, где нет духовного труда, где нет работы над собой, там не было настоящего покаяния. Было формальное пришествие в храм, было эмоциональное переживание своего греха, была, наверное, обстоятельное объяснение, как это все совершилось, так сказать - репортаж о содеянном, но исповеди не было.
   Личное покаяние, исповедь церковная, а потом духовный труд - это единое пространство духовной жизни, вот это и есть таинство. Не только когда мы понимаем, что такое грех. Не только когда мы приходим к священнику и говорим, - я виноват в том-то и в том-то, но когда исповедь и покаяние соединяются между собой, и когда после этого мы приносим плоды покаяния - освобождение от греха и духовное исцеление.

   Библейская история о грехопадении дает возможность предположить, что таинство Покаяния было установлено еще в Раю. "И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?" (Быт. 3,9). Господь призвал Адама к покаянию, и если бы прародители покаялись, в тот же момент и были бы прощены. Но этого не случилось… И каждого из нас Господь ищет и призывает, - Где ты? И так же трудно правильно отозваться на этот зов.
   Покаянию учатся, как всякому духовному подвигу. Ведь чаще всего сердце человека - окамененное, покаяние бывает - поверхностное: человек знает заповеди, есть у него совесть, которая подсказывает, когда он согрешает, - в этом человек себя обмануть не может, - но не всегда он способен осознать глубину своего греха, не ощущает качественное изменение, которое происходит с ним после согрешения, не может ужаснуться происшедшему падению. Чтобы дойти до глубины покаяния, необходимо пройти долгий и серьезный духовный путь.
   Начинается он, прежде всего, с молитвы, в которой человек призывает Бога дать ему искреннее покаяние: это покаянные каноны, покаянный псалом, делание поклонов с сердечным сокрушением, понуждение себя на этот ежедневный труд. Это молитвенный вопль Богу, чтобы Господь дал видеть грехи и открыл сердце для покаяния.
   Конечно, индикатором человеческих поступков служит человеческая совесть, поэтому каждый человек, верующий или неверующий, в какой-то мере испытывает и чувство покаяния, и желание покаяться. Изначально заложенное в человеке покаянное чувство возникает как, прежде всего, стыд за совершенный грех. То есть осознание своего греха идет через уязвленность сердца, через совесть, которая должна соединится с умом в едином покаянном движении.
    Но внутренняя разделенность человека создает многие препятствия к покаянию. Иногда сердце глубоко осознает, что что-то не так, неправильно, а ум разобраться не может. Человек одновременно и понимает, что же на самом деле произошло, и тут же ищет этому оправдания. Свидетельство совести - это как свидетельство Иоанна Крестителя и его призыв к покаянию. Но оно может остаться гласом вопиющего в пустыне, если не соединится с умом, который, подобно Ироду, ищет оправдания своей лжи, своему греховному поступку, пытается заглушить этот призыв, как Ирод пытался заткнуть рот Иоанну Крестителю через убийство. Внутренний подвиг самого человека заключается именно в том, чтобы эти две духовные величины соединились, чтобы сердце и ум пришли в согласие, вошли в единое состояние покаяния, в совместный поиск правды Божией в себе самом.
   Это очень болезненный путь, все естество ветхого человека восстает, все его падшее состояние с этим борется. Когда священник назначает кающемуся епитимью, это как раз и есть предложение потрудиться над собой для покаяния. Ведь епитимья - не наказание, как в уголовном кодексе, - за такое-то преступление столько-то лет отсидки. Это возможность растопить свое сердце, окамененную душу свою как-то оживить, чтобы человек глубоко-глубоко почувствовал, как страшен грех. Такая внутренняя работа сама по себе уже делает человека другим, потому что, когда он начинает понимать, что же случилось, у него происходит перемена сознания.

   Грех это болезнь. И исповедь не всегда - моментальное выздоровление.
   Если грех по настоящему из человека изживается, то после исповеди он настолько чувствует ненависть к нему, что самый помысел об этом грехе вызывает уже внутреннюю брань против него. Тогда человек чист от греха и свободен. Но исключительно редко с нами бывает такое глубокое сердечное покаяние, которое не давало бы возможности греху к нам приблизиться, чтобы всякое приближение помысла этого греха вызывало бы у нас желание всеми силами души ему сопротивляться. И поэтому грех, особенно мелкий грех, в общем, хроническое состояние нашей души. Очень досадно и горько это сознавать, но это действительно так.
   После тяжелой болезни, человек долго еще бывает слаб, долго не может после перелома твердо ходить, только на палочку опирается. Так и после исповеди - грех может быть человеку прощен, но чтобы научиться жить без него, помнить о нем и страшиться согрешить, в человеке иногда остается чувство боли и несвободы, которое уберегает от дальнейших ошибок. Господь иногда оставляет нам такое чувство, чтобы мы не переставали себя укорять и чувствовали, насколько это страшный грех, что жить с ним невозможно, очень тяжело с ним жить, чтобы в дальнейшем в него не впадать. Какая-то досада, смущение и боль могут остаться очень надолго. Человек скорбит, мучается немножко, на сердце бывает тяжесть, но эта тяжесть и скорбь предохраняют его от будущих ошибок. Не всегда, конечно.
   Есть много грехов, в которых человеку приходится каяться постоянно. Особенно это связано с нашей гордыней, с обидчивостью, с уязвленностью другим человеком. Ты вроде и покаялся, что обиду простить не можешь, и очень хочешь из своего сердца это изжить, как-то по настоящему исцелиться, но сразу не получается.
    Часто люди смущаются, - ну, что я буду идти на исповедь с одним и тем же грехом? А на самом деле, если человек духовно с напряжением живет и трудится над собой, если он постоянно очень много сил прилагает, а грех этот в нем остается, то это уже не тот грех. Он имеет, может быть, то же название, но наше покаяние принимает уже совсем другой характер.
   Мы снова и снова каемся в уже исповеданном грехе, может быть даже не продолженном, не совершенном снова, но еще имея в себе остатки этого греха, и каждый раз мы каемся в нем уже на другом уровне: мы осознали свой грех иначе, увидели его с другой стороны, он имеет те же корни, но может быть уже другое название. Ведь грех многослоен. В нем много поверхностных и глубинных уровней, и человек часто снимает шкурку греха по-разному, то одну шкурку снимет, то другую, пока дойдет до самой сердцевины. Может быть, вся жизнь на это и уйдет.
   Это не бег по кругу, а как по спиральной дороге в горах, где каждый виток - это восхождение наверх. Кажется, что ходишь кругами, но это не круг, а серпантин духовного восхождения. Главное, не останавливаться, а всегда идти вперед с настоящим глубоким покаянием: не признавая просто, что это хроническая болезнь, я в ней пребываю, свыкся с ней, приблизительно знаю, как ее переживать, но лечиться не буду, так как считаю, что это бесполезно и бессмысленно. Думать так неправильно: это хроническая болезнь, но она, конечно, исцеляемая. Все болезни даются для исцеления, даже неизлечимые.

   На исповеди каждое наше согрешение должно переживаться именно как отлучение от Бога, иначе исповедь лишается смысла, превращаясь в сеанс психотерапии, этакую духовную химчистку, в которую человек сдает грязную одежду, а получает чистую.
   Человек просит у Бога прощения и рассчитывает, что Бог обязательно простит, - это как бы вменяется Ему в обязанность. А исповедь объявляется таинством, в котором хочешь или не хочешь, но тебе грехи обязательно простят, раз таинство, значит, оно непреложно в своем действии…
   Конечно же, всякий раз на исповеди прощаются грехи, но это не значит, что человек становится свободным от греха. Это такой момент трудноопределимый, - Господь прощает, а человек не становится свободным, если сам не хочет освободиться до конца, если не хочет приложить усилия для того, чтобы с этим грехом бороться.
   Исповедь облегчает жизнь человека, и он очень легко может вернуться к своим страстям. Стало легко, он опять получил помощь, и быстро забывает о той милости, которую Господь ему оказал, и по забвению легко возвращается на прежнее. Но надо очень хорошо понимать, что за формой и за формулировкой "прощаю и разрешаю", может быть полное неразрешение и непрощение. Бывают такие грехи, такие состояния, что если духовник их внимательно рассматривает, то он может и не прочитать над человеком разрешительной молитвы до тех пор, пока тот не исправит себя, пока не принесет покаяния. Недопущение человека до причастия это и есть его непрощение. Пока человек отлучен от Церкви, он вне Бога, значит, грех на нем остается, грех еще не искуплен, человек еще не сделал ничего, чтобы его разрешить.
   Исповедь, которая никаких плодов покаяния не приносит, можно считать, что и не совершалась. При этом дело совсем не в том, как человек себя на исповеди обнажает, как может описать свой грех. Здесь разные состояния могут быть в человеческой душе: иногда необходимость открывать себя до конца доставляет боль, а иногда удовольствие. Разные бывают люди. Некоторые могут скрывать в себе какие-то наклонности и свой грех представлять менее страшным, но есть такое свойство человеческой гордыни и самолюбования, когда человек готов себя достаточно сильно на исповеди обнажить. Если идешь на исповедь, ожидая формального прощения греха только из-за того, что способен назвать этот грех по имени, определить его достаточно серьезно, даже себя в некотором смысле уничижив, но знаешь, что грех тебе еще сладок, что грех тебе еще мил, что ты не хочешь до конца от него отказаться, то этот грех не прощается. И знаком непрощения является то, что ты снова в этот грех впадаешь, остаешься с тем, с чем был.
   Покаяние измеряется плодами, и истинное духовное покаяние, это изменение жизни. Как его достигнуть? Только решимостью борьбы с грехом. Человек видит в себе, и по настоящему переживает те грехи, с которыми он имеет силы справиться, какими бы большими они нам не казались. Иногда грех, как Голиаф перед нами предстает, но мы, как Давид, должны его побеждать. То, что мы сами в себе видим в результате помощи духовника, или как озарение нашей совести, или как обличение наших ближних, все, что дается нашим живым опытом, это те грехи, с которыми у нас есть силы бороться. И если мы с ними не боремся, если мы с ними не справляемся, то ответственность за них целиком ложится на нас.
   В притче о двух должниках господин простил человека, отпустил, а он тут же начал требовать долг со своего должника, при первой же возможности проявил себя таким же, каким был до этого. Вот пример того, что прощен человек, но не исцелен, и снова посажен в темницу до тех пор, пока не отдаст всего, что должен. Конечно, грех прощается человеку на исповеди. Не надо думать, что действительно существует бухгалтерия, которая тщательно подсчитывает все человеческие согрешения. Но результатом прощения греха может быть только изменившаяся жизнь человека, но если это его не меняет, то кончается плачевно, и человеку приходится нести на себе последствия этого прощения, - оно дается вместе с очень серьезной ответственностью. Простилось, а ты остался прежним, - и тогда ты уже приходишь на суд. И говорят, как тому должнику, - в темницу, пока до последней полушки не отдашь. Такого человека Господь судит снова и беспощадным судом.
   А бывает так, что человек прощен и исцелен. Это значит, что покаяние совершилось во всей полноте, этого греха с ним случиться уже не может, он ему прощен и человек очищен. Это значит, что он принес плоды покаяния.

Узкий путь

   Если мы обратимся к христианской литературе, например, к такой книге, как "Учение двенадцати апостолов", то найдем там четкое определение, что есть два пути: один путь - к жизни, а другой путь - к смерти, и различие между этими путями огромно. И Евангелие, книга вообще очень категоричная, говорит нам, что есть широкий путь, и есть путь узкий. То есть, везде предъявляется это требование категоричного отношения к самому себе и к своему духовному подвигу. Но в жизни столь явных и очевидных примеров абсолютной победы христианства в ком-либо из наших близких мы обычно не наблюдаем. Можно ли в связи с этим говорить о лицемерии, двойном стандарте или о двойной жизни?
   Вопрос этот очень важен, и суть его заключается в обретении смысла своей веры и в обретении вместе с верой самого себя. Именно об этом чаще всего говорит нам Евангелие, - как находится клад на поле, и поле покупается ради этого клада, или находится дорогая жемчужина, и все остальное продается ради того, чтобы ее приобрести. И, прежде всего, важно определить, насколько человек способен по настоящему и до конца осознать свою верность Богу, но не как уже осуществившуюся константу своего бытия, а как желание этой верности, когда понимаешь, что нет у него другого бытия, как только бытие с Богом, не существует иного конечного осмысления жизни, как только ее осмысления в Боге, и нет другой абсолютной истины, кроме истины евангельской.
   В Евангелие говорится, что нельзя служить двум господам сразу, и это тоже момент абсолютизирования единственного пути. Но случается так, как написано у апостола Иакова, что приходит человек с двоящимися мыслями и изначально пытается служить двум господам. В этом случае вместе с истиной знания о Боге он несет в себе еще и другие истины, которым доверяет, но которых в Боге нет. Тогда вместе с верой во Христа и в Евангелие он пытается одновременно верить в то, что может существовать какая-то истина и помимо Христа, что Евангельская истина не абсолютна и требует дополнения в других религиозных и философских системах.
   Подобная двойственность может быть связана с упованием на внешние обстоятельства, скажем, на свой разум или человеческие отношения, или с запутанностью в философских вопросах и попыткой разбавить Истину различными псевдодуховными истинами и суевериями.
   Вера во Христа может быть не чиста от язычества, в том числе интеллектуального, когда представления о духовной жизни перемешаны со всевозможными мифами, - культурологическими, эстетическими, политическими, националистическими, - которые мешают ему верить в понятия, определенные Евангелием. Например, некоторые христиане не могут принять вечность адских мучений, так как их, так называемая, интеллигентность не позволяет совместить наличие ада с Божиим милосердием. Другие же считают, что христианство может осуществить себя только, скажем, как монархия. И множество других мифов вынуждает людей представлять Бога таким, каким им больше нравится Его себе представлять.
   Помимо этого существует эмоциональная сфера, сфера нравственной жизни, и человек, желая примирить свой приход в Церковь с собственными пороками и страстями, может пытаться одновременно быть с Богом и жить по заповедям, и все-таки остаться немножечко прежним. Он не хочет принять Христа таким, каким Он предстает перед нами в Евангелии и в учении Церкви, потому что держится за свои привычные представления и пристрастия.
   Людей, заблуждения которых становятся их принципиальной позицией, в том числе религиозной, и абсолютизируемые гордыней навязываются уже, как учение церковное, называют еретиками. Человек, приходящий ко Христу, может внешне по всем параметрам быть христианином, исполнять все церковные обряды, соблюдать святые посты, ходить в храм, участвовать в таинствах, но его духовная жизнь трансформируется таким образом, что его путь, как ему кажется, ко Христу будет постоянным поиском новых и новых самооправданий и апологий своим истинам. И эти "истины" все время будут увеличиваться, а Христос будет умаляться, и в конечном итоге останется только ложь с примесью христианства и антуражем православия.
   Это мы наблюдаем в таких крайних проявлениях, когда чернорубашечники выходят на демонстрации, прикрывая свой дикий национализм святыми иконами. Так именем Христа пытаются прикрыть любые убеждения, от крайне-правых до крайне-левых, которые в конце концов смыкаются в единодушной ненависти к Церкви и ко Христовой истине.
   Такие наглядные проявления хорошо видны со стороны. Но не так часто мы замечаем то же самое в самих себе, когда так или иначе пытаемся сопротивляться Церкви. И тогда путь, который мы выбираем, приходя к Богу, становится широким путем, сознательно расширяемым своими собственными химерами, страстями, пристрастиями и привычками, от которых мы ни в коем случае не хотим освободиться.

   Человека, который избрал себе широкий путь, ветхий человек не мучит, он с ним примирен, и жить ему более или менее удобно. Самое главное, что в нем вызывает болезненность, это само учение Церкви, которое не совпадает с его ложными истинами, и с которым он начинает бороться, воспринимая свой протест, как некий путь борьбы за истину и свое несение креста. В остальном же, чаще всего человека, который живет иными идеалами и имеет что-то еще, кроме Христа, ветхий человек не сильно тревожит.
   Другое дело, если человек приходит ко Христу действительно с желанием обнищания, если евангельский юноша не уходит от Христа, а все-таки готов раздать свое богатство нищим, если он окончательно решил для себя, что нет у него пути, кроме христианского, нет никакой другой истины, она ему не нужна, ему хорошо со Христом, ему хорошо в Церкви. Теперь мы говорим о тех, кто сделал решительный шаг в пришествии ко Христу, встал на путь, который называется узким. Он потому-то и назван узким, что человек приходит с желанием истины, хотя ею еще не обладает.
   И в этот самый момент начинается протест ветхого человека, его стремление победить человека нового. Ветхий человек начинает проявлять себя во всем своем безобразии. Это, собственно говоря, и есть узкий путь, он-то самый узкий и есть, когда, по слову апостола Павла, ветхий человек в нас постоянно истлевает.
   Истлевание ветхого человека и является наиболее тяжело выносимым, оно мешает нашей молитве, нам хочется поскорее закрыть молитвослов и включить телевизор, оно мешает нам соблюдать посты. Эта внутренняя тяжесть заставляет нас искать какого-то отдохновения, расслабления, удовольствия в чем-то таком же ветхом.
   Неспособность справиться с ветхим человек чаще всего и рождает уныние в наших сердцах, эту тяжелую проблему, - как соединить в себе категоричность евангельских требований и себя самого. Пришел я ко Христу или не пришел? С Ним я или не с Ним, если я до сих пор остался со всеми своими мерзкими привычками, с которыми был и раньше до крещения? Это состояние нашего возмущения, или уныния, или отчаяния, какой-то тяжести на душе, - признаки истлевания ветхого человека. То, что в нас болит, - это в нас ветхий человек истлевает. Значит, мы еще как-то живы, у мертвого ничего не болит.
   Вот это и есть самая настоящая духовная борьба. Запах гнили ветхого человека часто лишает нас представления даже о своей настоящей вере, потому что он бывает настолько силен, что кажется, будто эта ветхость и есть мы сами.
    И ветхость часто нас побеждает, заставляет нас к себе прежним возвращаться. И может так случится, что человек-христианин поверит в свою ветхость, откажется о духовной борьбы, не захочет идти ко Христу. Однажды придя ко Христу, человек может вдруг оказаться без Него, уйти восвояси и не вернуться. Блудный сын вернулся, а мог бы и не вернуться. Случается и такое.

   Мы должны очень хорошо понимать, с чем связано наше состояние, в чем заключается наша двойственность: в том, что мы путь не тот выбрали и идем совершенно в другую сторону, удаляясь от Христа, или же мы выбрали правильный путь, идем ко Христу, но ветхий человек заставляет нас быть прежними, постоянно забываться и обманывать Христа.
    Да, мы постоянно обманываем Христа. Мы постоянно хотим свернуть с этого пути, то и дело хотим не того, чего пожелали с самого начала. Мы пожелали сначала одного, а потом постоянно желаем совсем другого. Это вопрос духовной борьбы. Это вопрос искренности и понимания того, что же все-таки мы выбрали. Это вопрос нашей изначальной верности.
   Если человек в какой-то момент понимает, что он просто банально не верен Богу, то он может разобраться, кто в нем неверен. И если неверен - ветхий человек, то бояться этого не надо, потому что весь человеческий путь - это постепенное умирание ветхого человека.
   Наша жизнь христианская, к величайшему сожалению, состоит из настроений и порывов, когда что-то с нами иногда случается, и мы вдруг делаем нечто хорошее, и так собой становимся довольны и горды, и этот порыв настолько нас вдохновляет, что потом на очень долгое время мы от Бога отходим, остаемся без Него до следующего раза, когда что-нибудь еще с нами случится. Таким образом не стяжать благодати. Таким образом стать христианином нельзя, потому что христианин это тот, кто христианин всегда, каждое мгновение своей жизни. Именно этому учит нас Евангелие, когда говорит, что верный в малом верен в большом, что не доверяется большое тому, кто не может быть верен в малом.
   Приходят люди на исповедь и исповедуют одни и те же грехи, и отходят неисцеленные. Казалось бы, разве благодать нам не подается в таинстве покаяния? Нам подается благодать, величайшая благодать, которая может из нас сделать святых людей. А вот принять эту благодать мы не умеем. А мы отходим такими же, какие и пришли, теряем ее по самой простой причине, - мы не верны Богу. Мы не способны ему быть верными всегда, служить каждый день, всегда быть одними и теми же. Мы очень изменчивые люди. Мы не очень верим, что Господь спасет нас, если мы возложим на Него все наше упование. Каждый раз, когда дело доходит до главного, мы отворачиваемся от Христа.
   Это и есть тема для исповеди, - что нам мешает быть со Христом. Когда человек готовится к исповеди, ему в общем-то надо задать себе только один единственный вопрос, но задать его всерьез, - Что мне мешает быть со Христом? Кто мне сейчас мешает быть со Христом? И в этот момент ветхий человек покажет себя.
   Настоящий смысл таинства покаяния состоит в том, чтобы мы могли этого ветхого человека в себе истребить. Каждый раз снова и снова истреблять его на исповеди, исповедью попирать и побеждать, чтобы с каждой исповедью его сила истлевала и уничтожалась в каждом из нас.

О самооправдании

   Почему так часто в Евангелии мы видим отвержение, неприятие и обличение фарисейства? Потому что это праведность, но не настоящая. Все хорошо, но фальшивка. Все очень похоже на настоящее, но не такое. А все, что не настоящее, в настоящее войти не может. Ну не может фальшивое золото стать настоящим, ну никак. Именно поэтому оно не принимается. А настоящее, оно в любом виде настоящее: скажем, настоящий грешник может стать настоящим праведником, а ненастоящий праведник ну никем быть не может, потому что он даже грешником настоящим не может себя ощутить, - всегда будет оправдываться и досадовать на себя, - ведь я же праведник, как такое со мной могло случиться?
   Когда перед человеком раскрываются его грехи, он неприятен сам себе и часто приходит на исповедь с досадой. Досада - это проявление гордости, и они имеют сходную форму выражения. Человек мыслит иногда таким образом: "Я поступил плохо, это ужасно. Но я не могу понять, как же это произошло. Ведь я же хороший, почему я так плохо поступил?" Ему досадно за свой поступок, который мог бы его многому научить, но к сожалению не учит: человек не хочет понимать, что большое или маленькое падение, которое с ним произошло, помогло ему немножечко раскрыть самого себя, в этом смысле помогло измениться. Ему просто неприятно, что он такой, он-то думает о себе иначе. Он готов признать, что поступил плохо, но все-таки не хочет расстаться со своим мнением о себе, и поэтому никогда не сможет увидеть себя правильно. Все настоящее для него становится совершенно закрытым, остается одна неплодотворная досада на грехи, как на какие-то простительные неудачи: "Ах, какая досадная неудача, опять мне случилось оскорбить моего ближнего… Ах, какая досада, попался же он мне под руку в такой неудачный момент... я не хотел, но так получилось...". И, в конце концов, вся жизнь может оказаться такой досадной неудачей.
   Человек же, который приходит с покаянием, мыслит о себе совсем другим образом: "Я думал о себе хорошо, но теперь я знаю, кто я такой на самом деле". И это знание о самом себе может его в каком-то смысле обрадовать даже. Он может обрадоваться не тому, что согрешил, а тому, что может стать другим. Ведь в состоянии покаяния радость-то в чем заключается? Именно в том, что человеку дается возможность стать другим. Покаяние по настоящему воспринятое, хоть оно очень неприятным и горьким чувством часто бывает, радостно тем, что когда человеку открывается его грех, ему одновременно открывается возможность сразу от этого греха избавиться.
   Это, может быть, самое страшное в нашей жизни - такая духовная прелесть, самообман. Мы, действительно, во многом постоянно обманываем себя, создавая видимость духовной жизни: присутствуем на молитве и не молимся, присутствуем в храме, а душой отсутствуем, причащаемся Святых Христовых Таин, а сами с Богом не соединяемся, потому что в нас самих очень много ложного, внешнего и очень мало того, что Господь может взять для соединения с собой.
   Ведь Христос пришел по-настоящему к настоящим. И грешники поняли вдруг, что они настоящие грешники, и что это просто настоящая смерть, но вот к ним пришла настоящая жизнь. И тогда в таком своем правильном состоянии они этой настоящей жизни жаждут, она их оживляет, и они становятся настоящими праведниками, святыми, преподобными. Мытари и блудницы первыми войдут в Царствие Небесное, но не как мытари и блудницы. Как праведники они войдут в Царствие Небесное, ибо их осознание своей греховности до конца, дает им радость богообщения.

   Часто мы, когда готовимся к исповеди, перечисляем огромное количество разных грехов на всякий случай, но какой в этом смысл? Ведь всех своих грехов мы все равно не знаем. Господь по Своей любви и мудрости, открывает нам наши грехи не сразу, а по мере нашей решимости и возможности эти грехи победить. Если бы Он вдруг показал нам, какие мы есть на самом деле, мы бы просто от отчаяния умерли, не справились бы с этим, у нас не хватило бы мужества с собой, такими, какие мы есть, ни бороться, ни дальше жить. Поэтому Господь по милосердию Своему сразу с нас не взыскивает, а дает нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались.
   И только по мере нашего духовного возрастания и укрепления духовного мужества Он открывает нам нашу бездну, давая возможность бороться с грехом, постепенно переходя от силы в силу. Поэтому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему.
   Элементарное человеческое мужество состоит в том, чтобы мы принимали вразумление от Бога естественно, чтобы мы этого не боялись. Часто путают два понятия - мужество и бесстрашие, считая их синонимами, но это не так. В основе одного и другого лежит смелость, победа над страхом, над трусостью. Но бесстрашие - это не всегда хорошо, человек бесстрашен в определенном смысле этого слова. Например, в том культовом представлении, который сейчас навязывается, как образ для подражания нашим подросткам и детям, герой выступает в роли спасителя человечества, в роли мессии. Это, действительно, бесстрашный человек, он ничего не боится. Греха не боится, совершенно: по ходу дела соблазняет большое количество женщин, не задумываясь стреляет в невинных людей. Он может не бояться ни Бога, ни черта, но такое свойство человека - чего-то бояться, быть от чего-то зависимым.
   Каждый человек чего-то боится, и наиболее часто это - страх чужого мнения, который мешает человеку бояться Бога и лишает его Божиих даров. По аскетическому определению тот, кто угождает людям, бояться Бога не может. А мужественный человек не боится быть самим собой и поэтому может бояться Бога. Настоящее мужество связано со Страхом Божиим: это тот страх, который заставляет человека забывать о себе, который помогает человеку быть самим собой, - тот Страх Божий, который в наивысшем своем проявлении является самой любовью Божией. Человек, который боится Бога, не будет думать, как на него посмотрят, поверят ему или не поверят, похвалят или не похвалят, он будет свободен от этой мысли.
    Чтобы вернуться к себе, просто быть самим собой, нужно очень много мужества - для того, чтобы быть, а не казаться, чтобы постоянно себя заставлять не играть чужую роль, не казаться умным, не стремиться быть красивым или обаятельным, или каким угодно; у каждого своя роль в этой жизни отработана до мелочей.
   Мужество воспитывается в семье, в Церкви и на послушании; прежде всего - как ответ за поступки. Совесть - основа для воспитания мужества, в ней кроются его начатки. Оно начинается с верности в малом, потом продолжается, как действие совести в человеке. А потом оно проявляется, как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства или отождествить их, если не во всем, то в каких-то отдельных гранях, где мужество становится смирением, а смирение - мужеством. Хотя эти вещи сами по себе огромны и друг друга не перекрывают, но воспитывается мужество в возможности каждого человека не бояться признаться, кто он такой на самом деле, увидеть себя по-настоящему и это в себе сохранить.

   Если человек знает заповеди, слушает свою совесть, он понимает, когда согрешает, даже если смысл греха не до конца ему ясен. Дальше у него есть разные пути, определенные его душой, его состоянием, его свободной волей.
   Есть масса причин, которые позволяют человеку внешне оправдать свой поступок, не дают возможности просто сказать о себе правду. В каждодневной жизни мы очень часто и по мелочи лжем, как опоздавший на урок ребенок, который, вместо того, чтобы просто признаться, что поленился вовремя встать, придумывает массу причин в оправдание, только чтобы не укорить себя, только бы не смириться, только бы поступить по своему желанию. Чувство досады обязательно заставляет человека искать обстоятельства вне самого себя, которые как бы натолкнули его на этот грех, и он обязательно их находит.
    Слава Богу, у нас есть и другой путь - покаяние и исповедь, возможность никогда себя не оправдывать и самоукорять. Но иногда и приходя на исповедь, человек не может оставить эту привычку. Это самое большое препятствие для исповеди, то есть для исправления и приобщения к правде, когда в покаянии присутствует элемент самооправдания и ссылки на определенные обстоятельства жизни: вот если бы не это, я бы так не поступил... вот если бы он не подвернулся мне в эту минуту, когда я был так раздражен… Как же так получилось нехорошо, что в этот самый момент…
   В чем беда самооправдания, самый главный вред этого явления? В том, что когда человек может оправдать сам себя, он не дает возможности сделать это никому другому. Действительно, что происходит на исповеди? Господь нас оправдывает. Он Своей правдой покрывает нашу неправду. Только в том случае, когда мы можем себя укорить, обвинить, наказать, мы даем свободу Богу нас оправдать.
   А чаще всего исповедь заключается в том, что мы сами себя прощаем. Простили себя за какой-то грех, а потом пошли на исповедь на всякий случай, для того, чтобы подтвердить наше собственное прощение своих собственных грехов. Так часто и строится, к величайшему сожалению, наша духовная жизнь, когда каждый содеянный грех, прежде всего, прощается нами самими. Каждое наше помышление нечистое, каждое наше желание нехорошее, каждую мелочь мы сначала прощаем сами себе, а потом мы ее совершаем в уверенности, что Господь нас простит.
   Трудно себе представить, что таким образом совершается таинство, что Господь вот так прощает. Потому что образ его прощения это настоящее милосердие, а с настоящим милосердием невозможно так обращаться. С настоящей любовью нельзя так шутить. Невозможно формально, отстранено и равнодушно каждый раз подходить к Богу для того, чтобы просто отчитаться перед Ним в своих грехах.
    Исповедь становится обыденным действием, некоей операцией, к которой человек привык, и ни страха Божия, ни страха наказания, ни ужаса от содеянного не испытывает. Он просто умом понимает - это грех, а это не грех, это можно, а это нельзя. И то, что нельзя, можно сделать, а потом поисповедоваться, и то, что нельзя, оказывается можно, только нужно потом придти на исповедь, и этот грех простится. Конечно, Господь все прощает. Нет такого греха, который бы победил милосердие Божие. Но многие оказываются неспособными принять такое милосердие, если у них совершенно другие устремления, если они совсем не этого хотят.
    Чего мы хотим? - прощения грехов, или того, чтобы нам разрешали грешить и не наказывали? Вот, собственно говоря, о чем нужно спросить себя, чтобы не получилось так, что мы сознательно грешим, но просим Бога это как-то покрыть, чтобы и в дальнейшем была возможность так же жить, - так же безответственно, не отвечая за свои поступки. И вот на это не может быть прощения. Господь не может нас принять такими ложными, исковерканными, фарисеями, лицемерами, потому что в Нем все только истина, и свет, и жизнь. А в нас очень жизни мало.
    Если бы наша исповедь действительна была просьбой о прощении, мы были бы другими людьми, мы не стали бы так по мелочи задевать наших ближних, расстраивать их, лгать, попускать себе какие-то явно греховные поступки. Если это так, то говорит только о том, что исповедь наша и покаяние не являлись просьбой о прощении; нам было достаточно того, что мы сами себя прощали.
   И приходя на исповедь регулярно, можно остаться со своей ложью, не каяться, а оправдываться и в конечном итоге лгать, привыкая к тому, что эта ложь может стать облегчением твоей участи. Солжешь, значит, избежишь наказания, приобретешь возможность и дальше жить легко, поступать, как хочется. Здесь… здесь… здесь… И таким образом человек до такой степени доходит, что не лгать он уже не может. Вместо того, чтобы себя укорить и сказать правду, он будет говорить сто слов в самооправдание, только бы не сказать одного слова о себе: я согрешил. И, в конечном счете, он остается таким, каким был, без движения, о ком сказано, - Ты носишь имя, как будто ты жив... А ты мертв.

Чего нам бояться

   Среди множества наших грехов всегда есть такие, с которыми мы не боремся, с которыми мы можем жить. Но страшно то, что эти мелкие грехи, такие простительные, совершенно незаметные, с которыми мы согласились внутри себя, могут остаться с нами навеки, совершенно страшным образом привязать нас и не пустить к Богу.
   С детства мне запомнилась замечательная картинка из книги Джонотана Свифта "Путешествие Гуливера", - лежит огромный Гулливер, привязанный лилипутами к земле тонкими-тонкими ниточками. Лилипуты бегают по нему и глумятся, а он не может подняться, потому что эти мелкие тоненькие ниточки крепко держат огромного Гулливера, и он бессилен что-либо сделать. И в нашей человеческой жизни вполне, как нам кажется, обычной, нормальной, порядочной, мы навеки связаны своими мелкими грехами, и к Богу не можем войти, пребывать с Ним не можем. И это не просто слова, это, действительно, страшно, потому что, как пишет прп. Авва Дорофей в книге "Душеполезные поучения", если у кого-нибудь хотя бы одна страсть обратится в навык, то он подлежит муке.
    Он приводит такой наглядный пример: "Орел, если весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся его сила, ибо не в сети ли он уже, хотя и весь находится вне ее, когда удерживается в ней одним когтем? Не может ли ловец схватить его, если захочет? Так и душа; если хоть одну страсть превратит себе в навык, то враг, когда не вздумает, низлагает ее…". Орел как бы на свободе, но он пленник. Только один злой навык превратился в человеке в страсть, но она уже подлежит аду.
   Рано или поздно мы все задумываемся о том, что такое ад, что такое вечные муки и насколько они реальны. Учение Церкви говорит о том, что адские муки вечны, что человек в аду мучается и физически, и душевно, и духовно, то есть во всей полноте своей человеческой природы, потому что и воскресает человек телесно, определяя себя во всей полноте человеческой природы.
   Почувствовать, что такое ад, очень просто, об этом во многом свидетельствует современная жизнь. Владимир Маяковский в своем стихотворении "Разговор с товарищем Лениным" пророчески написал: "Работа адова будет сделана и делается уже". Это действительно так. Мир, в котором мы живем, все больше и больше принимает на себя черты этого страшного состояния, но пока во времени. Ад же можно представить, как греховное состояние человека, осуществленное в вечности.
   Человек делает свои грехи и страсти своим постоянным внутренним состоянием и с ним примиряется. Ему с ними хорошо, без них он не может. И хотя это обязательно доставляет ему определенного рода мучение, но пока он живет в этой жизни, он умеет себя обманывать, уходить от постоянного свидетельствования о своей греховности. Но чем дольше он так живет, тем больше это в нем довлеет и проявляется.
    Христос сказал, - Царство Божие внутри вас есть. Похожим образом внутрь человека может войти и преисподняя и остаться с ним навечно. Возможность навеки сочетаться с грехом, навеки остаться без Бога, но со своей ненавистью, ложью, развращенностью, со своей подлостью, - вот это страшно, гораздо страшнее любых картинок с горящими сковородками и кипящими котлами, полными грешников. Грех, который является мукой, и есть та мука, которая мучает грешника в аду. Это та страсть, через которую человек мистически соединяется с адом, тот недуг души, то искажение и та противоестественность его состояния, которая не дает ему войти в рай.
   Вот этого состояния вечных мук, уже присутствующего в нас во времени, и надо бояться, а ничего другого. И в какой-то момент человек может устрашиться и начать работать для Бога.

   Апостол Павел сказал: вы куплены дорогой ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7:23). То есть Своей смертью и воскресением Христос освободил нас от смерти и власти греха, и поэтому мы свободны и не должны быть рабами мира сего, не должны его бояться.
   А мы, к великому сожалению, чаще всего боимся, что Господь нас вот в этой временной жизни чего-то лишит, чего-то недодаст, вот сейчас накажет: несчастьями, болезнями, смертью наших близких, крушением нашего комфорта, - мы очень этого боимся. В нашем привычном поиске временных удобств нам очень важно, чтобы нас не лишили незыблемых, как нам кажется, опор. А этого меньше всего надо бояться.
   Но другого наказания мы не знаем и не представляем. Нам грех страшен не потому, что наша душа не спасется, что мы не увидим Царствия Небесного и лик Христа. Нам по-язычески страшно, что сейчас в нашей жизни что-то случится, и мы не хотим понимать, что если Господь в этой жизни нас наказывает, значит хочет отрезвить, вразумить, от чего-то уберечь, направить ко спасению.
   Само слово наказание нами неправильно воспринимается. Это слово в церковно-славянском языке значит - научение, наказ, вразумление. Это наука, которой нас любовно учит Господь. Сыне, не пренебрегай наказанием Господним, - говорит священное Писание, ибо кого любит Бог, того Он и наказывает.
   Если человеку на исповеди прощены его грехи, а он не исцелился, то исцеление ему может быть преподано через наказание, через определенную жизненную ситуацию, в которой он может наконец-то вразумиться, стукнуться лбом, набить шишку, понять, что дальше идти некуда, и начать собственный путь исцеления.
   Когда Бог наказывает, Он спасает. А есть люди, которых Бог уже не наказывает, потому что наказывать бессмысленно, не принимает человек. Вот это страшно. Даже в Притчах Соломоновых написано: не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя; дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее (Притч 9:8-9).
   Самое страшное наказание - кара не в этой жизни, а в будущей. Этим и страшен нераскаянный грех, что придется отвечать на Страшном Суде, когда не останется времени для покаяния и исправления жизни. Если Господь в этой жизни даже через человеческое горе и крушение открывает Себя для нас, - это значит, Он хочет вернуть нас к Себе. И тогда для нас постепенно открывается страх того, что вечная жизнь может для нас начаться так, что в ней мы встретим вместо Бога все ужасные грехи, нами содеянные, и эти наши временные грехи станут вечными и постоянно будут с нами, а Бога с нами не будет. И вот это страшно и этого можно бояться. А боязнь эта приходит к человеку только после того, как он по настоящему узнает, что Господь - благ, и что есть вечная жизнь, и это - реальность, доступная каждому человеку.
   Многие люди, пережившие полное крушение своей жизни, потерю самых близких людей, многие испытания, которые мы воспринимаем, как наказания, неожиданно через это узнали в Боге не карателя и палача, а нежного любящего Отца. Это звучит парадоксом для людей неверующих, но именно через горе многие познали, что Господь поистине Благ. "Благо мне, яко смирил мя еси" - написал на стенах своей избы в Березове лишившийся всего, потерявший любящих сына и дочь, опальный любимец Петра Великого Александр Меньшиков.
   Если человек способен увидеть в жизненных несчастьях и неудачах урок, который подает ему Господь, тогда он приучается смотреть на мир так, что все-все, что бы с ним не происходило, воспринимает, как случившиеся по воле Божией и принимает от Бога наказания с величайшей благодарностью и любовью. О таком человеке можно сказать, что он - раб Божий.

   Блудный сын, когда шел долгим путем к своему Отцу, говорил только одни слова, - Я недостоин быть твоим сыном, возьми меня хотя бы кем-нибудь, самым последним рабом, наемником, я готов в углу жить под лестницей, но только у тебя. Это состояние человека, который приносит на исповедь всего себя и готов принять что угодно, но только у Бога, готов на любую жизнь, на любые условия, но только со Христом.
   Таинство покаяния - это постоянное принесение себя Богу в состоянии блудного сына с невозможностью без Бога жить, с невозможностью ни минуты перенести жуткое состояние ума и сердца, когда человек чувствует свою оторванность от Бога.
   Бывает так, что даже небольшой грех неожиданно раскрывает человека с самой уязвимой его точки. Вроде бы он ничего такого страшного не совершил, может быть, слово сказал маленькое-премаленькое, никто этого и не заметил, а человек этот маленький, незаметный, неопределенный никем грех переживает так, как может быть им не переживалось воровство или прелюбодеяние. Потому что он настолько понял в этот момент, какое он полное ничтожество, что жить с этим стало невыносимо.
   Это трудно переносимое состояние, с которым очень тяжело жить, просто находиться один на один с ним невозможно. Хочется спрятаться, убежать куда-то, чтобы заглушить в себе это состояние крика души. И тогда человек приходит на исповедь, принося во всей полноте самого себя, потому что он вдруг понимает, что больше так жить невозможно, - ты должен вернуться к Богу, каким бы ты ни был. Пусть будет тяжело и больно, пускай это состояние останется с тобой, но ты будешь знать, что Бог тебя таким примет и не отвергнет, не прогонит. Тогда человек не думает, будет ему хорошо или не хорошо, легче или не легче, важно только одно - чтобы Бог его не прогнал.
   А может подумать иначе: "Я приду на исповедь, потому что мне тяжело с собой жить, а мне хочется жить комфортно. Я знаю, что на исповеди Бог милостив, он мне простит, эту тяжесть уберет, и я опять буду чувствовать себя легко". Жизнь останется прежней, просто человек станет осторожнее, он будет увертываться от ситуаций, в которых мог бы оказаться в таком же обнаженном положении. Но если человек не изменился, то рано или поздно он все равно попадет в такую ситуацию, в которой ему придется за себя отвечать.
   Грех невозможно просто вырвать из человека, как некий случайно занесенный сорнячок. Невозможно отделить греховное действие, от греховного помысла, от греховного становления, которое не может существовать само по себе, не цепляясь за переживание человеком каких-то явлений жизни, встреч с другими людьми, всей совокупности человеческой жизни. И поэтому человек, приходя на исповедь, не может принести только часть себя. Он должен принести только самого себя.
   Неважно, что человек не может самого себя до конца осознать, высказать самого себя не может. Но принести он должен всего себя, как пришел блудный сын к отцу. Бог же не ждет от нас перечисления наших грехов, Он их знает. И поэтому, принося все-таки свои грехи, и только часть своих грехов, то, что мы в данный момент осознаем, мы все таки, прежде всего, должны приносить самого себя. В таинстве исповеди это словесно выражается в перечислении грехов, но все-таки когда человек просто перечисляет свои грехи, и когда приносит самого себя, перечисляя свои грехи, это разные вещи. Многие привыкли исповедываться. Но нельзя привыкнуть быть блудным сыном.
   Так или иначе, благодать Духа Святаго понуждает нас меняться, - через разные обстоятельства жизни, через столкновения с другими людьми. Как говорил Амвросий Оптинский, даже горшки, и те бьются, так и люди, как горшки, сталкиваются и бьются, и разбивание этого самоистукана, этого глиняного горшка, приводит человека к осознанию, что он всю жизнь вроде бы духовно жил, в храм ходил, причащался, а к сегодняшнему моменту он должен придти и принести к Богу не отдельные кусочки этого горшка, а только сказать, что я - разбитый горшок.

О ДУХОВНИЧЕСТВЕ

   Каждый раз молитвенно говоря, - Да будет воля Твоя, - мы просим исполнения воли Божией, но хотим ли мы ее по-настоящему? Воля Божия есть - крест. Просим, но готовы ли мы трудиться, чтобы начать ее видеть? Воля Божия есть - тайна. Как же ее найти - волю Божию?
   Поиски воли Божией не являются какими-то загадочными плутаниями человека среди мистических знаков, которые Господь посылает, а мы должны каким-то образом разгадывать. Такое представление сродни античной мифологии, как гадать о воле Божией по полету птиц или на картах. Если у Бога, действительно, есть воля о каждом из нас, то Он старается, чтобы каждый человек ее понял, почувствовал, она всегда перед нами раскрывается - через нашу совесть, через обстоятельства жизни, через исполнение заповедей, иногда в каких-то сложных случаях через старцев, но только в очень сложных.
   Не надо думать, что волю Божию можно только у старца узнать, как будто остальные люди какие-то неполноценные. Ничего подобного. Каждый человек способен и должен жить по воле Божией. Просто для этого нужно иметь внутреннее смирение, искренне стремиться к этому и все время просить о вразумлении. И будьте уверены, - Господь вас обязательно к Своей воле приведет. На этом пути можно иногда и какие-то ошибки совершить, может быть даже руки-ноги поломать, но если человек хочет по воле Божией жить, то он обязательно будет по ней жить. А если не хочет, то к какому бы старцу он ни поехал, обязательно будет искать своей воли, чтобы было приятно и удобно. Если старец скажет, как мне хочется, это хороший старец, а если нет, то к другому надо поехать, пока не найдется такой, какого мне хочется. И тогда моя воля будет как бы печатью скреплена - все правильно, - и можно жить абсолютно безответственно.
   Путь познавания воли Божией - это внимательно вслушиваться в Бога, внимательно смотреть в свою совесть. Воля Божия таинственна, но не секретна, она все время является перед нами, и только наша собственная глухота и слепота часто приводит к тому, что мы ей противимся.
   Как проходит эта глухота духовная? Очень простым способом. Например, нет у человека музыкального слуха, говорят, - медведь на ухо наступил. А оказывается, музыкальный слух развивается, если человеку очень хочется, и он упорно занимается сольфеджио. Так же развивается и духовный слух. Происходит это через такое понятие, как послушание.
   В духовной жизни невероятно важно умение слышать, вслушиваться, быть послушным. Христос был послушлив даже до смерти, - говорил прп. Нектарий Оптинский. Не зря говорится, что послушание даже выше, чем пост и молитва. Оно приобретает кардинальное значение, если мы просим у Бога, - Да будет воля Твоя… Мы в этот момент становимся как бы в положение готовности к послушанию в принципе, готовности жить прислушиванием к совету, к обличению, вниманию к самому себе. А без этого воля Божия не дается.
    О послушании часто бывают неверные и совершенно нелепые представления. Послушание - это свобода или рабство? Люди, которые хотят, чтобы их слушали, конечно, ответят - свобода, а для многих это совершенно не очевидно. Послушание - это когда я обязан выполнить чье-то поручение. Послушание - это когда мне говорят что-то сделать, а я не хочу. Это хорошо или плохо? - Это, наверное, хорошо, но для меня это плохо. Когда человек не хочет жить по послушанию, он все время что-то придумывает, лишь бы исполнить свою волю.
   Желание поступать по своей воле лишает человека этой важной добродетели, -способности предать свою глухоту и слепоту в руки Божии, в исцеление Божее. А Бог гордым противится, никогда гордый волю Божию не услышит, никогда волю Божию не исполнит. Он будет слышать только себя самого. А послушание - это когда человек слышит Слово Божее .
   Послушание может восприниматься как ограничение свободы, как деспотизм старшего по отношению к младшему, сильного по отношению к слабому или авторитета по отношению к подчиненному. Но на самом деле, когда человек принимает послушание, он развивает свой духовный слух, пытается услышать Самого Бога - через слова простого человека услышать Бога, обращенного к нему.
   Послушание воспитывается в течение всей жизни: сначала через послушание родителям, потому что они в Боге тебя ведут ко спасению; учителям, если это в православной или воскресной школе происходит; духовному отцу.
   Протестанты укоряют нас в том, что мы называем священников отцами. И действительно, Господь сказал, чтобы мы никого не называли ни отцами, ни учителями, ни наставниками, а только Самого Бога, а мы называем. Но на самом деле, в каждом, кто ведет к Богу, отражается отечество Отца Небесного, поэтому мы его называем отцом. Земное отечество, и учительство, и наставничество, если не отражено в отечестве небесном, лишено силы и благодати.
    Отцовство принадлежит только Богу и подается, как величайший дар: родители тогда настоящие родители, когда они ведут своих детей к Богу, учитель тогда настоящий учитель, когда учит правде Божией, духовный отец только тогда отец, когда не к себе людей приводит, а ко Христу. Правительства, которые не пекутся отечески о своем народе, - это либо тираны и мучители, либо это воры, совершенно отрекшиеся от своего народа. Но если мы говорим о настоящем царском отечестве, то у нас есть пример святого Царя-мученика.
    Если земной отец не связан с Отцом небесным, у него нет возможности раскрытия полноты любви, его отечество ущербно и, в большей степени биологично, инстинктивно. Господь говорит, - и враги человеку домашние его, - потому что плотская любовь пытается удержать человека для себя. Кажется, что Бог отнимает сына у матери, когда, например, он идет в монастырь в стремлении посвятить себя Богу до конца. Но когда отцовство связано с небесным отцовством, оно приражается вечности и безграничности, и становится таким же жертвенным и безграничным, покрывает собой и грехи своих детей и идет на подвиг ради их спасения. Отец земной тогда по настоящему отец, когда он тебя для Христа воспитал, Ему тебя вручил.
   Христос становится нашим отцом, когда мы входим в Церковь, в нашу новую, духовную, мистическую семью, где наши земные связи не порываются, а преображаются. И тогда мы получаем воспитание от Бога через Его любовь: раньше нас мама питала, а теперь Христос вос-питывает, питает, но не молоком, а Своим Телом и Своей Кровью. Мы получаем в школе образование, а Христос тоже дает нам образ-ование. Это самое высшее образование, когда человек раскрывается, как образ Божий. Мы по-другому называем школу - просвещение. Но разве Христос нас не просвещает светом Христовой истины?
   Когда Его отеческая любовь нас собой наполняет, преображаются все остальные проявления любви, которые должны на своем месте стоять, - не уводить от Бога, не быть препятствием ко Христу.
   Если человек ведет к правде, так или иначе возвещает правду Божию, может быть не до конца, не во всем, но тем не менее ведет человека ко Христу, тогда это наполнение отцовством небесным делает его отцом. Духовник, если не ведет человека к Богу, занимает место Бога, вот результат, которым оборачивается ложная религиозная жизнь сект. Существует это и в православии к величайшему сожалению.
   Но если священник по настоящему умеет так руководить своими духовными чадами, чтобы не заслонять собой Христа, то он, прежде всего, сам научается слышать голос Божий и приучает к этому своих духовных чад. Отцовство духовное тоже становится безграничным, сердце священника оказывается способным вместить в себя и горе, и заботу, и несчастье, и болезни, и воздыхания всех людей, которые к нему приходят.
   И когда человек готов на послушание, когда он внимательно прислушивается к тому, что ему говорит духовник, то тогда духовный слух его развивается настолько, что он начинает быть способным слышать, и исполнять, и радоваться воле Божией. Там где есть послушание, там есть начатки смирения. Там, где есть начатки смирения, там Господь открывает Себя.
   Тема духовничества настолько сложная, что вряд ли удастся раскрыть ее во всей полноте. Более того, то, что я сейчас буду говорить, может быть вполне субъективным, и не найти какого-то подтверждения во мнениях других священников. Тем не менее, о духовном руководстве имеет смысл говорить: что такое духовничество, что такое отношение духовного отца и духовного чада, на чем оно зиждется и как появляется.

   Церковь постоянно развивается, и естественно, что после гонений, после разрушения института приходской жизни, монастырской жизни и духовничества, как такового, должны появляться какие-то новые формы духовной жизни.
   Я очень рад, что в русской Церкви сложилась традиция, заложенная последними старцами времен гонений, такими как отец Алексий Мечев, и другими мирскими священниками, которые брали на себя роль и традицию оптинских старцев и исповедывали в храмах, применяя именно традиции старчества. Это позволяет современному священству совмещать в себе исповедь и духовное руководство в миру, чего не было раньше никогда.
    Сегодняшнее состояние духовного руководства не похоже на те отношения, которые складывались в прежние времена между священником и его приходом. Сейчас все носит как бы не то название. Понятия "священник" и "старец" имеют совсем не тот смысл, что раньше.
   Вот представьте себе приход, который здесь был сто лет назад. К нему были приписаны определенные дома, стоящие поблизости. Жившие в них люди должны были ходить именно в этот приход и считались его прихожанами по территориальному признаку. Такая практика исторически и духовно апробирована. Служащий в приходе священник был их духовником, как-то духовно отвечал на их просьбы и нужды, ходил по домам, служил молебны, отпевал усопших, крестил детей, венчал браки, принимал исповеди. Он, конечно, знал жизнь своих прихожан, потому что все жили в одной районе. Между ними складывались очень простые, естественные, доверительные отношения. Большего от священника не требовались.
   Дар священства предполагает священническое служение, достаточное для спасения души, и никакими особенными харизматическими дарами он не должен был обладать, никаким старцем мог и не быть. Старчество могло являться только результатом его особенного личного духовного подвига.
   Всякое духовное руководство сопрягалось с жизнью монастырской, а среди простых мирских священников духовных отцов не было за редким исключением. Во времена гонений мирские священники стали брать на себя функцию духовного руководства, что не было свойственно никогда в России приходскому священнику. Одним из первых был Валентин Амфитеатров, потом отец Иоанн Кронштадтский, и пошла традиция.
   Старчество же, как особое служение в Церкви, было характерно исключительно для монастырей. Но оно было совсем не тем, что мы сейчас этим словом называем.
   Старчеством назывался особый харизматический подвиг служения в монастыре. Не сам он себя старцем именовал. Не народ выбирал, кого называть старцем, а кого не называть. А старца для монастыря избирала братия. Старец после себя мог воспитать старца. Скажем, все оптинские старцы, которых мы знаем, почитаем и любим, были избранными старцами монастыря. Подвиг старчества был связан, конечно, с практикой исихазма, особенной молитвы, уединения, очень глубокого христианского подвига. Старец был открыт не только для монастырской братии, которую он исповедовал и вел ко спасению, чью духовную жизнь он брал на себя в качестве настоящего послушания и исповедования помыслов. Но старец, как преподобный Серафим, мог еще вразумлять и приходящих к нему людей, быть утешителем народа, печальником, брать на себя людские немощи и болезни, отмаливать людей, потому что обладал особыми харизматическими дарами.
   Священник был на своем месте, старец - на своем месте, каждый делал свое дело. Вот поменялась жизнь в нашей Церкви. Ситуация в современных православных приходах везде очень разная, и отношения, которые складываются в общинах с настоятелем или с духовником, тоже везде разные. Но то, что делает сейчас священник, как духовный руководитель, во многом ему не свойственно.
   Старчество, как таковое, исчезло, возможно, безвозвратно, потому что нет монастырской жизни и нет ничего того, из чего оно могло бы рождаться, но востребованность старчества осталась.
   Умонастроения у многих людей таковы, что постоянно любого более-менее длиннобородого седого монаха в монастыре принято считать старцем. Чем он экстраординарнее, чем что-то более суровое пророчествует, тем непререкаемее его авторитет, - раз старец сказал, все замрите. Ни священноначалие, ни святые отцы, ни догматика церковная никакого значения для многих людей не имеют, если "старец сказал". Как, скажем, было в истории с ИНН, или другими нелепостями, которые подписывали именами некоторых старцев. Человеку можно объяснять, что у нас есть церковные соборы, есть мнение богословских комиссий, учение Церкви, - ничего не вразумляет, потому что старец сказал. А почему это старец, откуда он взялся, кто его старцем избирал, почему он имеет такую власть, неизвестно. Но магическое слово "старец" для людей, вошедших сейчас в Церковь, является огромным авторитетом.
    Но почему мнение отдельного человека, какой бы он не был духовный и благочестивый, вдруг перечеркивает вообще все, что есть в Церкви, вносит смуту в Церковную жизнь? Отца Кирилла спрашивали, - а есть сейчас в монастыре старцы? Старичков, говорит, много, стареньких много, а старцев не знаю.
   Это вопрос очень важный для осмысления. Что такое старчество? Это особый харизматический дар, и не у каждого он есть.

   И сейчас священнику, можно сказать, навязана роль старца. Хочет он или не хочет, но становясь духовником, или начиная исповедовать, или собирая вокруг себя духовных чад, священник выступает как бы в роли старца. И к нему складывается такое отношение, от него ждут того, на что он, может быть, не вполне способен, не вполне к этому готов. Но люди приходят к священнику и требуют у него большего, чем он может дать, потому что больше попросить этого негде.
   Приходы сейчас не сформированы по территориальному принципу, каждому человеку предоставлена возможность выбрать себе священника для исповеди, особенно в Москве, как в мегаполисе. То, что священник избираем, само по себе предъявляет к нему иные требования, по другому его ставит по отношению к своим прихожанам. Он уже как бы обязан всеми прихожанами духовно руководить, формировать из людей, пришедших из разных мест, приход.
   Каким образом можно сформировать приход? Только одним, - через какое-то духовное руководство. Иначе непонятно, зачем люди будут ездить в храм, тратя на это час-два времени. Ведь есть храмы рядом с домом, но приходы в них формируются иначе. И тогда священнику приходится брать на себя роль духовного руководителя. Это очень сложно, и не каждому это по силам, по возрасту, по духовному опыту. Когда меня назначили в мой первый приход настоятелем, мне мой духовный отец очень строго сказал, что в течение первых трех лет никаких духовных чад у меня быть не должно. Как, действительно, можно принять в какие-то чада, если не знаешь ничего о духовной жизни: как это бывает, какая мера ответственности у священника за то, что он кем-то духовно руководит, какая мера ответственности у человека, который приходит к священнику, чтобы просить у него духовного руководства. Это же очень серьезно.
    В русской Церкви каждый рукоположенный священник уже и духовник, такая ситуация сложилась из-за огромных пространств России и небольшого количества храмов. А в Греции, и не только там, молодые священники не исповедуют, а только - опытные, получившие на это особое благословение епархиального архиерея. Такая традиция Церкви идет издавна: в требниках написано, что исповедовать может только тот, кто имеет на исповедь архиерейскую грамоту.
    В древней Церкви священство было сословным, передавалось от отца к детям, и они воспринимали его, как всякий в своем сословии воспринимает ремесло. Когда к священническому служению готовились с детства, тогда и духовничество воспринималось как воспитательная функция отца по отношению к ребенку. А в современной Церкви мы - разночинцы в священнической среде. Сословия разрушились, и поэтому каждый из нас, приходя к аналою и становясь духовником, не застрахован от духовных ошибок, отражающихся на судьбах людей. Милость Божия и неоскудевающая благодать, которая все врачует и восполняет, все-таки довлеет, потому что священник не от себя прощает и разрешает, это таинство. Но все-таки как человек, священник может иногда навредить в результате молодости, неопытности, личной гордыни, самомнения. В последнее время это бывает, к сожалению, часто. По милости Божией это преодолевается потом, но рана в душе может остаться. Человек может надолго отойти от Церкви после встречи с неопытным или духовно не совсем здоровым священником.
   Бывают священники, вышедшие из среды совершенно нецерковной, безбожной, из противоположной культуры. И вопрос в том, насколько он способен так переродиться, чтобы не нести в себе следы, остатки прежней жизни.
   Появилось в духовной жизни такое явление, как младостарчество, когда священник, не имеющий своего личного духовного опыта ни молитвы, ни аскезы, начинает выполнять какие-то старческие функции, то есть духовно руководить людьми, абсолютно во всем направляя их жизнь, требуя от чада стопроцентного послушания, какой-то особенной исповеди. Но в ответ на свои требования послушания, или покаяния, или какого-то духовного отклика, сам от себя дать чаще всего ничего не может. Он начинает властвовать над приходом, над душами людей, что является страшным искажением духовной жизни.
   Нельзя сказать, что это отдельные редкие явления. Некоторая духовная неопытность свойственна всем живущим в миру священникам, которые сейчас становятся на служение и принимают исповедь. Хочешь - не хочешь, но тебя спрашивают о чем-то, спрашивают благословения, духовного совета. Священнику, действительно, в каком-то смысле навязывают несвойственную ему функцию глубокого духовного руководства теми людьми, которых он чаще всего не знает, которых он себе в духовные чада не выбирал, и которые к нему пришли совершенно случайным образом.

   Есть три вещи, которые формируются от неправильного отношения к духовной жизни и к исповеди: это состояние безответственности, и когда человек вместо исповеди начинает жаловаться, а вместо смирения смиреннословить.
   Именно безответственность, желание совершенно никаким образом не отвечать за свою жизнь часто приводит к поиску старчества. Многие люди в поиске сверхъестественного, ждут, чтобы старец что-то говорил, открывал, прозревал и волю Божию человеку показывал.
   А за неимением старца прихожане из многих священников насильно пытаются сделать некое уродливое подобие якобы старчества, духовнических якобы отношений старца и духовного чада. Вместо того чтобы жить духовной жизнью, человек приходит к священнику с тем, чтобы полностью взвалить на него всю ответственность за свою духовную жизнь. И поэтому эти бесконечные, - батюшка, благословите на то, на се, на пятое-десятое, - являются не желанием жить по воле Божией, а желанием вообще никогда ни за что не отвечать.
    Отец Глеб Каледа жаловался, что сейчас так много потребности в христианском служении, а вот православных христиан брать на служение не хочется. В больницу ухаживать за больными лучше взять неверующего человека, невоцерковленного, потому что от верующего часто невозможно ничего добиться. Надо, например, чтобы православная прихожанка пришла сидеть с больным, не приходит, - мой батюшка сегодня служил, я не могла не пойти.
   И это во многом определяется тем, к кому приходит человек, - к Богу или к священнику. Отношения между священником и, грубо говоря, чадом, или пасомым, складываются чисто человеческие. Мой батюшка сказал, сегодня служит мой батюшка, я пойду к моему батюшке.
   Когда священника пытаются использовать для того, чтобы снять с себя ответственность за свою духовную жизнь, исповедь превращается в нытье, в постоянную жалобу на то, как тяжело жить. Вместо покаяния, самоукорения - обвинение других. Человек "исповедовался" таким образом, его выслушали, и ему становится полегче, поувереннее. Никто больше такого слушать не будет, тяжело, а священник как бы обязан, - у него благодать, которая обязывает человека нести болезни всех людей. Так оно и есть, но человек начинает использовать это для удовлетворения своего внутреннего эгоизма, подменяя исповедь жалобами.
   Еще одна болезнь, когда человек ничего не хочет делать духовно, но свою духовную лень оправдывает такими словами, - я недостойный, или я недостойная. Или - я немощный, или я немощная, хотя на самом деле это гордый и совершенно ни в ком не нуждающийся человек. И получается, что тот, которому поручено жить по христиански, отказывается от своего служения, от всех добрых дел, от несения своего креста. Вместо того, что святые отцы называют смиренномудрием, проявляется смиреннословие. "Простите, благословите. Простите меня, грешную." Чуть что, сразу в ноги - бух, - ах, простите! Вместо того чтобы что-то делать, менять, одни слова, - мы грешные, мы недостойные, и соответственная поза, соответственная интонация, соответственная форма одежды, все по образцу.
   Такое же отношение и к духовнику. Всякая исповедь превращается в постоянное желание увильнуть от жизни. Человека почему-то начинает удовлетворять какое-то аморфное безжизненное существование, когда он не решается ни на один поступок, ничего не хочет изменить, боится по настоящему духовно жить. Это очень удобная позиция, когда за все отвечено, и складывается ложное представление о послушании, ложное представление о смирении, ложное представление о покаянии.
   Таким искаженным пониманием духовной жизни часто определяется и отношение к духовнику, а иногда может сформировать и у самого духовника неправильное отношение ко всему приходу, - он начинает пользоваться такого рода людьми. Они оказываются очень хорошо управляемыми, при случае скандал учинят, за своего батюшку горой пойдут и т.д. Они жаждут стать не пасомыми, а управляемым стадом, у которого должен быть не пастух, а погонщик, который будет их прищелкивать кнутом и над ними властвовать. Им достаточно придти к некоему авторитету, которым может быть, например, священник. Но ко Христу им идти не надо.

   Другое дело, когда люди ищут настоящей духовной жизни. Конечно, и в этом случае могут возникать такие же проблемы, потому что в какой-то степени каждому человеку свойственно все, о чем я сейчас сказал. Но вместе с тем есть еще представление о том, что существует духовная жизнь, и, слава Богу, есть другой путь.
    И здесь возникает этот момент, когда между священником и его посомым налаживаются какие-то духовные отношения, то, что принято сейчас у нас называть духовничеством, когда священник называется духовным отцом, а тот, кто приходит к нему на исповедь, называется духовным чадом. Что это такое, я сказать не могу. Кто такой духовный отец? Что такое - духовное чадо? Как это получается, сказать очень тяжело. Но какие-то вещи можно попробовать описать.
   Не всякий, кто приходит к священнику даже регулярно, является его духовным чадом. Не каждому человеку, который регулярно исповедуется у священника, тот является духовным отцом. Это же понятно. Для этого должны сложиться какие-то особенные, таинственные отношения. Эти отношения, когда они складываются правильно, действительно дают возможность священнику в каком-то смысле старчествовать, то есть очень точно изрекать волю Божию, всегда точно попадать в изречении и в этой самой мере брать на себя ответственность перед человеком за свои слова.
   В этот момент, конечно, священнику дается нечто большее, чем ему дано, как человеку, который принимает исповедь: он уже не только свидетель покаяния, но может что-то такое сказать о человеке, что ему просто как священнику открыто быть не может.
   Человек, это величайшая тайна. По учению Церкви он бесконечен и непознаваем. Более того, у Максима Исповедника сказано, что когда человек действительно соединяется с Богом и происходит его обожение, он становится не только бесконечным, но и безначальным. И поэтому что-либо о ком-либо сказать, - это очень тяжело. Кого-то направить в определенное место, сказать, что тебе надо, а что тебе не надо, дать благословение на какой-то особенный жизненный шаг - очень сложно, это почти невозможно. И священник может это сказать от Бога только тогда, когда он и сам по-настоящему в Боге, и когда его отношения с его прихожанином тоже в Боге по настоящему родились. Надо, чтобы произошло чудо такого рождения.
   Как это происходит, когда это происходит, в какой момент это фиксируется, я не знаю. Это невозможно уловить. Но есть некоторые условия, которые необходимы для того, чтобы это когда-либо произошло.
   От священника зависит очень много. Прежде всего, от него требуется равная ко всем любовь, и очень трезвенная любовь. В какой полноте она присутствует, зависит от духовного состояния священника, но он должен быть всегда готов каждого, к нему приходящего, взять полностью и целиком на себя. Кроме этого, от него зависит еще очень важное - дар молитвы, когда священник готов так молиться за свою паству, чтобы эта молитва действительно была принятием человека на себя до конца. Пока такого нет, то вряд ли возможна серьезная духовная близость.
    Естественно, что священник тоже по человечеству ограничен, он не в состоянии всех любить одинаково, или взять на себя очень большое количество людей. Может быть, он может взять только одного или двух, а иногда и двух-то не может понести на себе. Это все очень сложно, и зависит от того, как человек духовно растет. Конечно, когда священнику лет двадцать пять, и он только что рукоположен, он не может быть духовным отцом пока еще никому, в принципе не имеет права руководить чьей-то духовной жизнью, брать на себя ответственность за другого человека. Поэтому от священника требуется очень большое смирение и честность, чтобы ответить приходящему на исповедь, - не знаю, не умею, не могу, не готов. На вопрос, а как, батюшка, мне быть, что мне делать, он совершенно спокойно может развести руками и сказать, - не знаю. Это право священника - не знать, и требовать от него всепокрывающего благодатного знания воли Божией или самого человека невозможно.
    И это уже обязанность приходящего - ничего не ждать от священника, как от человека, не предъявлять ему для разрешения те вопросы, которые ты обязан решать сам. Священник может этого и не знать и не должен, может быть, знать, он может здесь сильно ошибиться. Конечно, советоваться можно, но мы всегда должны понимать, что мы советуемся в большей степени со священником по-человечески. Если Господь неизвестным для нас образом как-то вмешивается в нашу беседу, это Его вмешательство и от священника никак не зависит. Поэтому, когда мы с вами общаемся по поводу житейских дел, поверьте, все это человеческие советы, и не значат большего, чем совет очень опытного человека в этом конкретном деле. И не надо создавать себе по этому поводу иллюзий и придавать этому какое-то особенное духовное значение. Единственно, что когда мы спрашиваем совета с поиском воли Божией, то Господь каким-то образом нас управляет. Но это мы и сами можем сделать, если очень хотим и истинно ищем воли Божией.
   Следующий очень важный момент: если человек хочет именно духовного руководства, он должен, прежде всего, жить духовной жизнью. Если он духовной жизнью не живет, то о каком духовном руководстве вообще может идти речь? Если человек не ищет постоянства в духовной жизни, не стремится постоянно ко спасению, никакого руководства он не найдет никогда. Оно дается только тогда, когда человек уже в пути, когда он уже преодолел достаточно серьезный путь и обратной дороги не знает, он на нее не сворачивает. Вот тогда духовное руководство начинается.
   Тогда этот человек приходит с настоящей исповедью, и священник понимает, что он пришел к нему не как торговец, не как попрошайка, не как желающий свой крест на него возложить и отдохнуть при этом, а как человек, который хочет духовной жизни. И тогда священник может начать с ним некое духовное сораскрытие. Человек начинает доверять священнику свою духовную жизнь, то есть становится с ним очень откровенным. Это не значит, что надо специально исповедывать свои помыслы, это происходит совершенно естественно, просто он открывает священнику всю свою жизнь без утайки в свете покаяния. И с этого момента может начаться такое духовное действие, которое, собственно говоря, и делает человека чадом, а священника отцом, и которое называется послушанием.

   Что такое послушание? Врач вставляет в уши фонендоскоп и слушает своего пациента. Вот это то, что происходит со священником, такое послушание. Он очень глубоко молитвенно вслушивается, постоянно стремясь узнать человека с помощью Божией, познать человека в Боге. Такое послушание происходит со стороны священника.
   Когда он на это способен, надо чтобы человек умел открыться. Когда больной приходит к врачу, он обнажается, обнажает свои больные места. И тогда врач его слушает. То же самое в каком-то смысле происходит, когда человек по настоящему приходит за духовным. Он себя как-то умеет открыть, быть очень открытым, откровенным для священника, чтобы тот смог в него очень внимательно глубоко-глубоко вслушаться.
   А в ответ на это происходит послушание со стороны пасомого. Он внимательно вслушивается во все слова, которые говорит ему потом священник, с тем, чтобы это исполнить.
   В древности, в отличие от нашего современного мира, очень важное значение имело понимание слышания, и люди в духовном смысле все воспринимали на слух. Ученики шли за философом и слушали, как он говорит. Люди шли в синагогу слушали, как читается Тора и объясняется священный текст. Писания читались только в синагогах, они там хранились, а по домам их не держали. Представьте, как хорошо могли слышать книжники и фарисеи, которые буквально наизусть знали тексты Священного писания. А потом люди слушали апостолов, которые проповедовали Христа, слушали в храме Евангелие. Евангелие тоже не хранилось в домах, только в редких случаях. Было слышание Евангелия, и люди внимательно относились к тому, что произносится.
   Сейчас весь человеческий мир переключился на зрелищность и все только через нее воспринимает. А это самое низшее состояние у Бога, когда человек в зрелищах нуждается. Уже в первые века св. Иоанн Златоуст и другие отцы выступают против театров и всяких зрелищ, называя их языческим порождением. И не только потому, что это языческие или безнравственные зрелища, но потому, что это совсем иной способ восприятия мира. Мы все сейчас глазами воспринимаем, а надо следить, как вы слушаете.
   Епископ Афанасий Ефтич в своей лекции об исихазме говорит очень важные вещи о слышании: "В Ветхом Завете более важное значение придается чувству слуха. Чувство зрения всегда подчеркивали античные греки: все вокруг прекрасно, везде красота, космос <…> . Вся греческая философия сводится к эстетике…Отец Георгий Флоровский пишет, что это было и в прошлом веке в русской философии, даже у Соловьева. Таков соблазн эстетики, чтобы все вокруг было красиво.
   Конечно, это не отрицает значения видения в Священном Писании. Но, например, вот я читаю лекцию и смотрю на вас. Кто более внимателен - тот, кто смотрит на меня? Однако можно смотреть и при этом отсутствовать. Но если человек внимает слухом, он отсутствовать не может. Он более сконцентрирован, когда внимает слухом. И вот святитель Василий сказал: "Внимай себе"."
    Когда человек умеет внимать слухом, это рождает послушание. Человек очень внимателен, во-первых, к себе, и он внимает своему духовнику. Ведь в этот момент послушания и рождаются отношения духовного отца и духовного чада.
   Внешне послушание воспринимается, как четкое исполнение неких указаний. Но на самом деле послушание гораздо глубже. Внимательное слышание, глубокое проникновение в тебя слова, которое тебя может сделать иным, или может тебя предостеречь от какого-то поступка, или наоборот дать тебе импульс для твоего духовного пути, должно восприниматься такой почвой сердечной, где нет никакой альтернативы. Человек воспринимает это для себя очень глубоко, потому что в него вслушивались, и он стал открыт. Он себя предоставил, чтобы быть понятым, чтобы быть открытым, чтобы показать, кто он такой, и это дает возможность услышать правдивое слово о себе. Тогда священник говорит уже не просто, как священник, а в этот момент появляется элемент старчества, такого старчества, которое было духоносным.
   Это зависит от вещей неуловимых. Никто не может на это претендовать. Никто не может в себе это воспитать. Никто не может о себе это сказать. Это подается Богом именно в такой момент послушания. И вот это рождает дары, которые даются потом священнику в его духовном окормлении, которые делают человека пасомого и человека пасущего такими близкими, родными, что он действительно воспринимает своих чад духовных, как нечто живое и нераздельное с самим собой.
   Как это происходит, в какой момент, как эти отношения развиваются, сказать практически невозможно. Это таинственная вещь. Их нельзя определить формально, - я тебя назначаю своим духовным чадом, или я себе выбрал духовного отца. Так это не делается. Отношения складываются долгими годами послушания, такого постоянного раскрытия себя для послушания.
   Знание священником, кто перед ним стоит, доверие того, кто приходит к священнику, собственно и рождают духовничество, сродство душ и доверие. Потому что, когда нет доверия, когда человек не может себя доверить, тогда вообще не о чем говорить. Духовная беседа превращается в душевную, в задушевную, психологическую, житейскую и бытовую. Человек думает, что он взял благословение, и теперь жизнь его происходит по воле Божией. Совершенно неправда. Воля Божия тут совершенно не при чем.
   Конечно, не все люди равного духовного уровня, исповедующиеся у священника, становятся ему одинаково открыты, доверчивы, или способны его слышать. И священник не ко всем людям одинаково способен донести нечто, есть определенные препятствия. Я не знаю, с чем они связаны. Это тайна. Но знаю одно, - если человек хочет духовной жизни, ищет духовной жизни, то он может ее искать и получить только через послушание. Никак иначе она не дается.

   Не все священники и отцы Церкви одинаково смотрят на проблему послушания. Так, в некоторых сочинениях святитель Игнатий Брянчанинов пишет, что даже в монастыре не может быть в святоотеческом смысле послушания старцу, что это невозможно и рискованно, потому что нет сейчас духоносных старцев, а отдавать себя в послушание человеку, который сам не очистился от страстей, бессмысленно и опасно.
   Конечно, та осторожность и осмотрительность святителя Игнатия, с которой он пишет о духовной жизни, без всякого сомнения является критерием для современной жизни, в которой налицо с одной стороны случаи младостарчества, лжестарчества, лжепророчества, мракобесия, а с другой стороны - экзальтированность новообращенных христиан, ожидающих сразу каких-то озарений, духовных подвигов и немедленных результатов, чего-то сверхъестественного, чувственного. Поэтому разумное духовное руководство сопряжено с внутренним трезвением, оно необходимо сейчас.
   Но можно ли сказать, что человек, пришедший в Церковь, вовсе не нуждается в духовном руководстве? Ему, конечно, нужен наставник, и для этого совершенно не обязательно искать себе духоносного старца. Не каждый из тех, кто умеет молиться, может молиться научить. Не каждый из тех, кто безмолвствует, может научить безмолвию. Не каждый из тех, кто ведет подвижническую жизнь, может оказаться духовником. Так не каждый виртуоз, который отлично играет на инструменте, может быть учителем. Но очень часто прекрасным учителем является человек средних музыкальных способностей, никакой не виртуоз, но он просто очень хорошо знает эту школу.
   В последнее время очень типичный случай, когда в духовники выбирают людей, которые никогда никого ничему не учили. Учились сами, да, что-то воспринимали через личный подвиг, а как они это сделали, повторить не могут.
   Вот, скажем, опытный старец, духовная жизнь, действительно, прекрасная, видно, как он сияет. Спрашиваешь его, а он дает совершенно неправильный совет, который может исказить духовную жизнь человеку. Есть люди, у которых в доме второй этаж отлично отштукатурен и вычищен, а первый этаж в полном запустении. По благодати Божией, по особенному внутреннему устроению, они очень быстро постигли какие-то духовные величины, многое им легко открылось. Они сразу оказались на очень высокой ступеньке, но как они этого достигли, не знают, это тайна духовной жизни. Но они не прошли по этой лестнице, поэтому сами научить новоначального человека не могут.
   Сейчас очень популярно мнение святителя Игнатия, что вообще личного духовного руководства в последние времена быть не может, и что главное слушать не духовника, но ориентироваться на учение святых отцов и книги, которые должны вести человека ко спасению. Но оно очень сильно оспаривается Афоном, где появилась вразумительная и достаточно разумная критика. В том числе вышла книга иеромонаха Дормидонта "О послушании", где он, приводя святоотеческие изречения и ссылаясь на традицию Афона, спорит со святителем Игнатием очень, по-моему, достойно. В книге говорится, что путь свт. Игнатия - уникальный и личностный, что его мнение - это частное мнение святого отца, которое не является общецерковным. У нас же в России оно воспринято, как общецерковное и во многом не приносит хороших плодов.
   И сам святитель Игнатий, когда говорит о том, что книги будут руководить людьми, говорит это именно как духовный наставник, - это совет духовника.
    Некоторые интеллектуально настроенные люди так и думают, - мне никто не нужен, только книги. Трудно себе представить, что люди ни с того ни с сего, оказавшись в такой пропасти, - при нашей полной необразованности, при отсутствии традиции, которая прервана в духовной жизни, - возьмут книгу с книжной полки и сразу научатся духовной жизни. Можно всю жизнь книги читать, из дома не выходить, при этом никакого отношения к духовной жизни это иметь не будет. Потому что это только книги, а есть жизнь Церкви, которая не только в книгах заключена, но, прежде всего, в общем строе духовной жизни, который сопряжен с ритмом молитвы и богослужения, с таинствами Церкви, и с книгами в том числе, как органичной частью церковной жизни.
   Святые отцы и их писания вне Церкви не существуют, как не существует вне Церкви и Священное Писание. Именно поэтому думать, что я буду читать книги и все о духовной жизни узнаю, невозможно. За книгами стоит колоссальный опыт жизни всей Церкви. И человеку, который не живет церковной жизнью, книги могут только повредить, если он будет пытаться по ним научиться тому, с чем в жизни никогда не сталкивался.
   Тем более что книги бывают разные: разными людьми написанные, на разных языках, для разных людей и для разного духовного уровня. Каждая книга подразумевает личность, которая ее писала. Многие книги, которые мы сейчас имеем, для нас во многом просто недоступны, потому что понятия и язык, на которых они написаны, - это сложный язык духовной жизни. К ним надо постепенно подбираться. Если начнешь читать о серьезных духовных вещах, скажем, о Иисусовой молитве, о безмолвии, о хранении помыслов, о таких понятиях высокой аскетики, то без определенного опыта будет даже непонятно о чем идет речь. Поиск того, о чем пишут святые отцы, не зная этого на опыте и не имея духовного руководителя, в общем, не спасает.

   Иногда духовнику открывается о человеке нечто такое, чего тот в себе не видит, но с чем может справиться. Часто случается так, что многие очевидные вещи, которые с человеком происходят постоянно, он сознательно не хочет считать за грех, потому что ему удобно так жить. Он просто не хочет их видеть, гордыня мешает, самомнение, желание самооправдания. Поэтому священник может ему на это указать. В этом и есть смысл духовного руководства: священник может помочь, взять на себя такой труд помощи этому человеку в его борьбе с грехом, вот в этом - его мужество.
   Такое обличение может вызывать возмущение, трудно бывает сразу с ним согласиться. Потом со временем многие, слава Богу, соглашаются. Конечно, Бог милосерден, и конечно, священник выступает, как отец, он не может казнить на исповеди, но он может хирургически врачевать, и операция может приносить в том числе и боль.
   Когда человек впадает в тяжкое греховное состояние, это происходит не вдруг и не случайно. Это не как под машину попасть, - зазевался немножко, и ты уже труп. А грех тяжкий, смертный грех, если человек в него впадает, развивается достаточно поэтапно. У святых подвижников и в разных аскетических книгах описано, как развивается грех, какие он стадии проходит. Но из обихода современного христианина почти исчезло такое понятие, как страх Божий, который является охранительным страхом и оберегает человека от греха на очень ранних стадиях. У людей преобладает нечувствие ко греху, отсутствие представления, в каком состоянии они находятся, насколько близки к грехопадению. Поэтому человек, который просто кратко исповедует, называя некое духовное явление одним словом, не исповедует себя в этом духовном явлении.
   Не оценивая себя правильно, человек может не понимать, что ситуация, в которую он попал, положение, в котором он сейчас находится, или какие-то другие сопутствующие обстоятельства, уже являются греховными сами по себе, хотя он ничего греховного еще не сделал. Он еще как бы далек от греха, еще нет ничего конкретного, - никакого поступка, никакого даже слова, никакого обстоятельства, которое можно описать, как грех, - но направление уже определено.
   И в такой ситуации, при условии, что человек своему духовнику исповедует многое о себе, у духовника есть возможность предупредить, - вот по этой дороге не ходи, с тем не общайся, этого не делай, - и будет возможность избежать греха. Часто человеку непонятно, почему: "Ну, подумаешь, что я с этим человеком общаюсь.. Ну, он, может быть свободнее других, он немножечко знает больше, и так далее, что в этом плохого… Я - это я , он - это он". Но при этом не понимает, что этот человек уже есть предшественник греха, хотя само по себе общение с ним может не быть греховным.
   Конечно же, Господь предупреждает человека совестью и внутренним состоянием о том, что не стоило бы… В сердце тревога, или какое-то нездоровое возбуждение, которое как бы кружит голову человеку и увлекает его. Это всегда состояние, может быть приятное, но какое-то нездоровое, некое опьянение, нетрезвенность, которая возникает от общения, или от обстоятельств жизни, или от сильных впечатлений. Это может быть от музыки, которую он слушает, от книги, если человек читает, например, современную литературу. И в этом случае он может о себе сказать: "Ну, я же оцениваю то, что я читаю. И если я прочту плохое, я оценю это, как плохое, а то, что прочту хорошего, оценю, как хорошее". Но не понимает того, что человек сам в себе абсолютного критерия не имеет, всякий его критерий искажен.
    И поэтому, если человек еще духовно не взросел, не целомудренен, не крепок в вере, не стоит твердо на путях Господних, он не может себе позволять заглядывать в какие-то пропасти просто из интереса. Любое смотрение вниз с большой высоты всегда кружит голову, и можно, пошатнувшись, упасть. Такое смотрение вниз, в какую-то бездну, - это еще не нахождение в бездне, конечно, но состояние, когда возникают тревожные ощущения, - кружится голова, или страх возникает. Так и с грехом бывает, и при общении с людьми, которые могут направить на греховные обстоятельства… Совесть подсказывает.
   Человек, если он чуток к себе, обязательно должен это выносить на исповедь, обязательно должен говорить о том, что он почувствовал. Священник сам оценит его состояние, это уже область духовного руководства. Конечно, не всякий случайно встретившийся на пути священник будет принимать такую подробную исповедь, часто некогда бывает так подробно выслушивать. Но если это разговор с духовником, то обязательно надо все открывать, чтобы вовремя быть предупрежденным и обязательно слушаться этого предупреждения. Не дружи с этим человеком, не ходи в эту компанию, прекрати резко общение, предположим… Почему? Подумаешь… И плохо все кончается, как это всегда бывает, когда человек не слушается таких простых советов, смысла которых он не понимает.

   Как сказано у Гоголя, - полюби нас черненькими, а беленькими нас каждый полюбит. Духовник готов с самого начала всех любить черненькими. Это такая милость Божия, духовническая благодать, которая дает возможность всех любить именно черненькими. А вот сами чада-то, прихожане, община, как только видят в священнике что-то не то, тут же отворачиваются, уходят, - нет, нам такого не нужно, нам подавай беленького, только святого.
   Духовник ведет человека на каком-то первом отрезке его пути, поднимает, вразумляет по милости Божией, по благодати, данной ему в священстве, хотя иногда сам он может не являться совершенным примером. Но Господь скрывает многие личные недостатки духовника от его чад, они видят просто внешне прекрасную сторону священства, которой его наградил Господь, и радостно его слушают. А потом, когда люди становятся более близкими, более родными, могут обнажиться, как вообще в семейной жизни, неприглядные личные стороны человека. И для одних людей это оказывается шоком, - Вот, оказывается, он какой! А другими воспринимается, как принимается в семье, со смирением и пониманием, что надо тяготы друг друга носить и так исполнить закон Христов. Для духовника бывает спасением такое отношение к нему духовных чад, которые готовы потерпеть его немощи и какие-то духовные падения, и помочь ему встать и идти дальше. Это очень важно, тогда можно говорить о том, что сложилось настоящее духовное родство, духовная близость.
   Духовное родство предполагает общую жизнь в совместном движении ко Христу, обоюдную любовь и поддержку. Духовник своим подвигом ведет за собой своих духовных чад, и их нежелание духовно расти может тормозить и самого священника, как-то руки опускаются. Но чем выше мы предъявляем запросы к своему духовному отцу, тем больше мы и самого духовника подвигаем к стремлению чего-то достичь, и тем более он нам дает возможность потрудиться над собой.
   Все люди совершают ошибки. Если духовный отец несет на себе все грехи, промахи и ошибки своих духовных чад, прощает, разрешает, молится за них, то естественно, что все падения и ошибки, и ваши, и вашего духовного отца, должны переживаться вместе.
   Только, наверное, очень просвещенные духовники могут говорить безошибочно, или они просто максимально берегут себя от совершения ошибок и поэтому действуют предельно осторожно. Они сохраняют серьезную дистанцию между вопросом и ответом и на конкретный вопрос могут дать очень широко понимаемый ответ, и не потому, что боятся ошибиться, а просто берегут самого человека от его духовной ошибки потом. Например, на конкретный вопрос, - что будет, если я поступлю таким образом, я не могу поступить по-другому, - старец иногда отвечает примерно так: вы можете поступать, как считаете нужным, но предупреждаю, что тот, кто это делает, может в своей жизни столкнуться с этим, этим и этим. Он не говорит, - нет, не делай этого ни в коем случае, хотя это правильный ответ, и его легко может дать любой священник. Но он так не отвечает, все-таки сохраняя человеческую волю свободной, и, в отличие от духовного отца, не зная, может быть, каких-то побудительных причин, всего объема условий жизни человека.
   Не надо быть настроенным на то, что священник когда-нибудь обязательно ошибется, но в случае ошибки надо относиться к этому естественно. Ведь ошибки совершаются в жизни любого человека, и как-то постоянно разрешаются. Ну да, приходится потом что-то потерпеть, конечно, какие-то скорби выпадают. Иногда нам дается возможность через определенные испытания понять, что мы сделали ошибку, чтобы потом ее не совершать. Не надо этого бояться. Конечно, если тебя благословляют на что-то не церковное, греховное, ты так поступать не должен. Но если ты что-то совершаешь в простоте своего сердца по послушанию, то никогда это тебе в грех не вменится. Если отношения духовно правильные, если человек идет к Богу с доверием, принимая слова своего духовного отца, как волю Божию, Господь Сам покрывает и исправляет очень многое.
   В богослужебных книгах написано: превращает сень смертную в вечную жизнь (…). Так, если Господь смерть в жизнь может превратить, если не только ошибки, но многие человеческие преступления, обращенные против ближнего, в итоге по милости Божией во благо обращаются, то уж, конечно, Господь покрывает и человеческие промахи, которые сделаны по неведению, но с добрым намерением. Очень часто мы даже не замечаем, как это происходит.
   Иногда, как в жизни любого несовершенного человека, бывает спад и в жизни священника. Не может человек в начале или в середине своего духовного пути быть постоянным: меняется он сам, могут меняться жизненные обстоятельства, у духовника могут быть свои внутренние проблемы, какой-то кризис в духовной жизни, собственные духовные ошибки. И тогда его чада могут вести духовника вперед, - своим внутренним постоянством, любовью и доверием не оставлять его в минуту духовной болезни или духовной немощи, а молитвенно и любовно поддержать. Это, к сожалению, очень редко бывает.
   Мне очень часто приходится наблюдать, как легко люди отказываются от своих духовных отцов, так легко на пол-пути забывая, сколько для них было сделано в духовном смысле, сколько было за них молитв, попечения, сердечных мук. Духовные чада легко отворачиваются и уходят, совершенно забывая о тех людях, которые их на себе долго несли, и затаскивая на какую-то ступенечку, споткнулись и очень сильно расшиблись.
   Для священника это бывает еще большим серьезным испытанием: когда нет духовной поддержки, не на кого опереться, тогда очень тяжело выправлять свою духовную жизнь, не хочется и нет духовных сил опять и опять совершать какие-то подвиги.
   Но если сами чада живут не ради того, чтобы ими руководили добрые и просвещенные, а ради того, чтобы ко Христу идти, тогда они будут делать все, чтобы идти ко Христу вместе со своим духовным отцом. Они подтолкнут его когда-то, поддержат, на себе понесут, пока он не встанет. Это очень важно. Духовник должен сказать на Страшном суде: Се Аз и чада, аще даде ми Бог. Не просто - я, и не просто - они, а - вот мы, Господи, все вместе.

   Если человек уже достаточно серьезно понимает, что есть духовная жизнь, что у него есть духовный отец, то это, конечно, предполагает, что он регулярно исповедуется у одного и того же священника, у своего духовника. Бывают обстоятельства, когда духовный отец вдалеке, или когда сам человек уезжает на какое-то время, тогда он может, конечно, исповедоваться и в других местах.
   Невозможно все определить конкретными правилами. Иногда в отношениях с духовным отцом бывают исключительные моменты, например, когда духовник и его чадо входят в отношения не только духовные, но и личные, что связано, скажем, со знанием семейных и личных отношений. Может быть, это не совсем правильно, но жизнь такова, что отношения духовные и отношения личностные иногда переплетаются. В таких случаях бывает тяжело, а иногда не нужно исповедоваться духовнику, чтобы не затянуть кого-то в конфликт. Поэтому можно исповедоваться на стороне, но надо очень хорошо знать священника, которому ты исповедуешься, чтобы была возможность с ним посоветоваться и спросить, нужно ли донести это на исповедь своему духовному отцу.
   Но бывает и умышленный соблазн некоторые грехи исповедовать на стороне. Человек не хочет рассказывать о каких-то своих проделках, потому что они могут испортить его образ в глазах духовника. Поэтому возникает желание где-то в другом месте исповедовать свой грех, а потом придти таким чистеньким, - таинство совершилось, грехи простились. С точки зрения формальной исповеди, наверное, такой грех прощается, но это очень большая духовная ошибка и совершенный вред для души, - ведь это неприкрытое лукавство и обман своего духовного отца. Человек потом приходит к нему совершенно иным, не настоящим, и священник не может этого не чувствовать. Между ними образуется такая трещина, которая способна привести все дальнейшие отношения к полному краху, совершенно их разрушить.
    Один раз поступив так по малодушию, человек потом будет поступать так и в дальнейшем, и все время приходить совсем не тем, кто он есть на самом деле. Он сам будет этим мучиться, потому что, обманув духовного отца, невозможно придти к нему как ни в чем ни бывало, обязательно будешь чувствовать внутреннее смущение. В конце концов, человек будет вынужден или во всем признаться и покаяться своему духовнику, или уйти от него, потому что духовник больше ни в чем не сможет ему помочь.
   Еще одно лукавство связано с разницей в таких понятиях, как духовник и духовный отец. Современное представление, что такое духовный отец, складывалось не сразу. Духовник в общем не должен ничем отличаться от духовного отца. Но слову духовник, как и многим словам духовного содержания, придают несколько значений. Скажем, духовник, имея в виду некое послушание священника, может назначаться: например, духовник монастыря, духовник гимназии, епархии, существовал институт духовничества в армии. И все, кто волею судьбы оказывался в определенном состоянии какого-то служения, был обязан исповедоваться у одного священника.
    Сейчас эти два понятия разнятся, хотя по природе своей они едины. И вот для многих людей существует такое лукавство: раз он мне духовник, а не духовный отец, - говорят они внутри себя, - значит, я сам буду решать, слушать мне его или не слушать. То есть духовник это тот, кому я исповедую свои грехи, и невзирая на то, что он мне говорит, сам решаю, как мне поступить, - у меня есть свой ум и свобода воли. А если уж духовный отец, то я слушать должен обязательно.
   Это такое лукавство, построенное на игре слов. Человек с одной стороны считается с таким понятием, как духовник. (Ты к кому ходишь? Я к тому-то хожу. Во-о, какой у тебя духовник!). А с другой стороны он в принципе не готов к духовной жизни, к таким отношениям, не ищет их себе. И как только получает какой-то серьезный духовный совет, или наставление, или обличение в грехах, начинает лукавить и с легкостью говорит, - это пока мой духовник, я к нему хожу только исповедоваться.
   Либо человек готов к послушанию, либо он живет по своей воле, и тогда надо полностью отдавать себе в этом отчет. Могут возникнуть сомнения в правильности слов, которые сказал священник, можно в этом разбираться, молиться, может быть, мучаться этими словами, но в конечном итоге все-таки идти по пути слышания воли Божией. Если же считаешь, что можешь поступать так, как хочешь, не советуйся, а поступай, как решил сам, по молитве и полностью беря на себя ответственность за свои поступки. Но если уж ты за духовным советом пришел, получил его, и тебе он не понравился, ты ему не следуешь, то ты встаешь на путь прямого ослушания, и это надо понимать.
   Даже, если священник поставлен духовником в официальном плане, (скажем, человек оказался на какой-то службе, где есть назначенный духовник, - духовник учебного заведения, например, и он разбирает духовные вопросы и благословляет поступать определенным образом), хочешь - не хочешь, а надо его слушаться. Он берет на себя ответственность за это решение. В противном случае надо выбывать из этого учреждения.
   Так же, если приходишь в общину, и считаешь священника своим духовником, то разницы между духовником и духовным отцом большой нет, только, может быть, в степени более сугубого родства, более близких духовных отношений, более внимательного слышания слова, более трепетного отношения. Но что касается духовных советов и послушания, то если священник говорит вещи, которые согласуются со священным Писанием и Священным Преданием, нет причин, чтобы его не послушать. Человек слушается не человека, а слушается Церковь, которая говорит ему устами священника.
   Вообще-то никто никого не обязан слушаться. Это всегда свободное действие человека. Но если прихожанин таким образом себя поставил по отношению к священнику, что тот почувствовал возможность сказать ему какие-то серьезные духовные слова, то здесь либо сам человек просто играет в духовную жизнь, либо он идет по пути ослушания, по пути духовного самоубийства.
   Невозможно такими вещами просто так играть. Это все очень серьезно. Духовная жизнь - это не общественное мероприятие. Хочу - поступаю так, хочу - поступаю сяк. Хочу - делаю то, хочу - делаю се. Духовная жизнь - это путь ко спасению.
   Если ты хочешь идти ко спасению, иди. Если не хочешь идти ко спасению, никто тебя не заставит. Но странно при этом разбирать, духовник это или духовный отец, имеешь ты право или не имеешь... Если ты всерьез готов идти путем ко спасению, тогда вопроса о том поступать или не поступать по своеволию, быть не может. Есть только вопрос о том, как правильно услышать волю Божию.

   Слово свобода очень сильно девальвировано, даже поменяло свой смысл. Какие только словосочетания с этим словом не приводят! И все они звучат, я бы сказал, анекдотично: свобода слова, свобода печати, свобода совести, свобода любви… все это страшные искажения той свободы, как понимаем ее мы, христиане. Эти понятия современного мира, так называемые общечеловеческие ценности, сейчас поставлены мировым сообществом выше ценностей христианских.
   Но мы, христиане, как понимаем свободу? Можем ли мы чувствовать себя свободными, когда есть так много того, что ее ограничивает - обязанности, нравственно определенные правила, закон, отсутствие денег, и, наконец - совесть. Это чувствует каждый человек. Законы могут быть разными, совесть - для всех людей понятие одинаковое.
    Авва Дорофей называет совесть естественным законом, который вложен в человека Богом как образ Божий. И в послании к Римлянам апостол Павел пишет: те, кто умирают вне закона, и судятся вне закона, потому что для умерших вне закона язычников совесть является естественным законом, по которому они будут судимы. То есть мы отождествляем совесть не с человеческим законом, а с естественным законом, который заложен внутри самого человека, с законом Божиим.
   А в Евангелии говорится, что Бог принес людям Свободу. Познаете истину, - говорит Христос, - и истина сделает вас свободными (Ин.8,32). Все Евангелие говорит нам об освобождении. Бог и есть сама Свобода, совершенная и абсолютная Свобода.
   Но если совесть - это голос Божий, голос абсолютной свободы, и она же ограничивает нашу свободу, тогда получается такое противоречие - то, что ограничивает свободу в человеке, одновременно является и призывом к свободе.
   Так, где же свобода? В чем она? Между двумя свободами, как ни странно: между той свободой, которая в Боге, и той, которая вне Бога; между свободой своеволия, своенравия и беззакония, и свободой во Христе, которая есть свобода от греха, свобода жизни вечной. Мы не можем назвать желание человека поступать по своей воле несвободой, так же как не можем назвать несвободным человека, который выбрал зло. Выбирая зло, он не выбирает себе, как бы сказать, тюрьму, для него это свобода. Человек свободно выбирает зло или свободно выбирает добро. И поэтому мы и будем говорить, что человек выбирает между двумя свободами, ему дан свободный выбор.
   У прп. Антония Великого говорится, что свободны не те, кто свободен по естеству, кто богат или знатен, потому что они часто являются рабами чувственных страстей, а настоящую свободу души "составляют чистота и презрение привременного".
   У слова свобода есть синоним - воля, мы же говорим - вольная волюшка, вольные люди. Поэтому услышать волю Божию - это услышать голос освобождения Божиего, услышать голос Божией свободы. Человек, который слушает свободу, сам становится свободным, но эта свобода дается человеку только через послушание воле Божией. И тогда послушание - это никакое не закрепощение, а именно свобода.
   Это видно, когда воспитываешь своих детей и они приучены слушать тебя. Вот ты видишь, что в какой-то момент у них нет никакого желания идти за тобой, а есть желание совершенно противоположное, но ребенок просто не в состоянии исполнить свою греховную волю. Он очень чего-то хочет, его мысли направлены именно на это желание, но у него нет на это внутренней потенции. Он оказывается просто бессильным следовать своей греховной воле, если есть препятствие в родительском слове.
   Так часто бывает, и не только с детьми. Приходится немножко надавить, настоять на своем, но как бы тяжело не было в этот момент, потом человек радуется, он получает награду, оказывается довольным и наполненным правильностью своего поступка. Он поступил по послушанию и увидел благой результат этого.
    К сожалению, этот же инструмент используется в тоталитаризме. Сама психологическая структура способна подавить человека. Поэтому очень важно, чтобы всегда оставалась возможность выбора, чтобы человек всегда прилагал внутренние усилия, свой маленький подвиг, направленный на слышание этого слова. Не приказ - а послушание, не подавление человеческой воли, а возможность сопряжения человеческой воли с волей родительской, с волей Божией.
   В этом-то и есть искусство педагогики и духовничества: с одной стороны оставить человеку возможность не послушаться, не ломать его, всегда оставлять человека свободным, но с другой стороны приложить все усилия к тому, чтобы он тебя все-таки послушался и обязательно дать ему внутренне почувствовать благость послушания.
   Духовное руководство добивается того, чтобы человек оказался внутренне бессилен исполнить свои греховные пожелания, поступить против своего духовника, потому что это сопряжено с правильным. Как бы его душа не рвалась, как бы его внутреннее искажение не поворачивало на исполнение своеволия, своих желаний, но тут происходит это маленькое чудо послушания - человек слышит голос духовного закона, который не дает ему возможности поступить по греховной свободе.
   От этого иногда бывает досадно, бывает плохо, тяжело, человек, может быть, внутренне протестует, но идет ко Христу, потому что иначе уже не может. А идя за Христом, он всегда идет от рабства к свободе. Когда человек становится послушным, он слышит голос Божией воли, голос свободы, который делает человека совершенно свободным в Боге.

   Исповедь - это обещание человека бороться с грехом. Это просто его клятва. Поэтому человек целует крест и Евангелие, присягая этим во время исповеди, обещая нести крест и жить по Евангелию.
   А в Евангелие есть такое место, которое, когда читаешь его, всегда для тебя, как Страшный Суд, - Кто хочет идти за Мной, да отвергнется себя, возьмет крест свой и за Мной идет… Вот такие страшные слова, которые отражают суть духовной жизни и до конца каждого из нас обличают, пронизывают, делают абсолютно безответными перед Богом. Потому что Крест Христов совершенным образом определяет человеческую суть, сердцевину его бытия.
    Под словом крест каждый из нас, конечно, понимает что-то свое. В основном это груз неразрешимых проблем, которые нас угнетают и как бы раздавливают. Но иногда люди проживают очень тяжелую жизнь, - бедность, болезни, совершенное крушение всех надежд, - и умирают в старости совершенно разрушенные, а в Царство Небесное не попадают. Потому что не было креста, того самого креста, который является радостью, а было только горе, неисчерпаемое горе безысходности. Такая жизнь, хотя и заканчивается естественным образом, все равно сродни самоубийству, потому что человек не нашел выхода радости, пути ко Христу, возможности быть с Богом не нашел.
   Недавно мне пришла в голову мысль, что самый страшный крест, который имеет человек, это - свобода выбора. Настоящая свобода не может выбирать, она как полет, как дыхание. Птица не выбирает, летать ей или не летать, она просто летит. Рыба не выбирает, плыть ей или не плыть, она просто плывет. Истинная свобода может быть только абсолютной, это или совершенно полное прилепление к Богу, как к источнику абсолютной свободы, или совершенно полное Его отвержение, как осознание своей полной свободы от Бога. Смерть тоже сродни свободе, это абсолютное ничего в своей абсолютной удаленности от Него.
   Человек, который пожил без Бога, а потом обратился, вдруг понимает, что свобода жизни и свобода смерти это вещи, между которыми нельзя выбирать. Очевидно, что надо жить свободой жизни. Но для того, чтобы это сделать, надо абсолютно исключить из себя всякую смерть. И это самое страшное и самое тяжелое, что только может быть с человеком, потому что выбор между свободой жизни и свободой смерти, так называемая свобода выбора, это и есть крест. Это есть постоянное мучение человека - каждый раз выбирать Бога, когда против этого протестует все его существо. Этот выбор, по моему, и есть - сораспятие Христу.
   Мне кажется, надо очень спокойно признать, что человек не свободен, просто язык не повернется свободу выбора назвать свободой. Наоборот, - это страшные кандалы, это такие муки, которые и составляют настоящий крест человека. Человек совершенно нелогически, против своей природы, наперекор всему тому, к чему тянет его смертоносное тело, выбирает жизнь, выбирает Христа, выбирает свободу, которая является страшным мучением, но при этом вдруг осознает себя действительно свободным, понимает, что приобщается к истинной жизни, которая начинает пробиваться в нем, как в самарянке после беседы со Христом, став источником жизни вечной.
    Этот процесс, это духовное становление человека не бывает одномоментным. Оно не было одномоментным, скажем, у Марии Египетской, вся ее жизнь в пустыне было непрестанным умиранием и сораспятием Христу, потому что все ее умершее существо тянуло к выходу из пустыни, и только любовь к жизни тянула обратно в пустыню. Это очень яркий образ. Для человека жизнь там, где все бурлит, искрится, где некая полнота плотского бытия, она тянет к себе, привлекает плоть, как магнит. А пустыня, в которой нет ничего живого, является как бы символом смерти. И вот человек в смерти находит жизнь, а в жизни находит смерть. Об этом и Евангелие так парадоксально говорит, что потерявший душу, ее приобретет, а тот, кто ее приобретет, - потеряет.
   Значит, надо отвергнуться себя, отбросить все, что мы называем своим, что к нам приросло, стало маской, исказившей наше собственное лицо, как бы больно, как бы мучительно, как бы страшно это не было. Если мы сумеем так вот совлечься себя, не испугаться погубить свою надуманную, пустую, бессмысленную жизнь, тогда мы приобретаем Христа, приобретаем истинную жизнь вечную, которую Господь нам даровал Своим распятием и Своим воскресением.